Том 2 - Морис Метерлинк

Человек, для которого пробил час несчастья, охвачен незаметным вихрем; давно уже силы эти соединяли бесчисленные события, которые должны были привести к неизбежной минуте, к месту, где ждут его слезы. Вспомните все наши усилия и предчувствия. Вспомните бесполезные попытки помочь вам. Припомните также добрые обстоятельства, которые пытались загородить вам дорогу и которые вы оттолкнули, как назойливых нищих. А между тем то были бедные робкие сестры; они желали спасти нас и безмолвно удалились. Они были слишком беспомощны, слишком слабы, чтобы бороться с событиями, решенными Бог ведает кем…

Стóит свершиться несчастью, и мы испытываем странное ощущение покорности какому-то вечному закону. Среди самых ужасных несчастий эта покорность приносит нам таинственное облегчение. Мы никогда так всецело не принадлежим себе, как сейчас после невознаградимой катастрофы. Тогда кажется, что мы снова нашли себя и завоевали обратно неведомую часть нашего бытия. На нас снисходит удивительное успокоение. Давно уже, почти без нашего ведома, в то время, как мы еще могли улыбаться лицам и цветам, непокорные силы нашей души ожесточенно боролись у края бездны; теперь же, когда мы находимся на дне ее, — все в нас свободно вздохнуло.

Эти силы беспрерывно борются во всякой душе; и временами, не обращая на то внимания, — ибо глаза наши открыты только на незначительное, — временами мы видим тень этих битв, в которые воля наша не в силах вмешаться. Возможно, что в то время, как я сижу меж друзей, посреди разговора и взрывов смеха, нечто не от нашего мира проходит внезапно по лицу одного из них.

Тогда, без всякого повода, воцаряется молчание, и на одно мгновение все, сами того не ведая, начинают глядеть глазами души. Минута проходит, и слова и улыбки, которые исчезли, подобно испуганным лягушкам большого озера, выплывают на поверхность еще шумнее прежнего. Но, как и везде, невидимое уже собрало свою дань. Стало понятно, что произошла какая-то борьба, что взошла или упала звезда, что определилась чья-то судьба.

Быть может, она была предопределена заранее; и кто знает, не призрачна ли была борьба. Если я сегодня стучал в дверь дома и должен встретить там первую улыбку печали, которая никогда не окончится, то возможно, что я завершаю действие, начатое мною гораздо раньше, чем я думаю. К чему тогда воспитывать свое «я», на которое мы не имеем никакого влияния? Мы должны только следить за своей звездой. Она бывает добрая или злая, бледная или могущественная, и все силы океана не могли бы в ней ничего изменить. Иные, верующие в свою звезду, играют ею, как стеклянным шаром. Подвергая ее опасности, они бросают ее, куда хотят: верная, она все равно возвратится в их руки. Они хорошо знают, что она не может разбиться. Но есть много таких, которым стóит только поднять взор на свою звезду, как она немедленно отрывается от тверди небес и падает, рассыпаясь, к их ногами…

Но говорить о звезде опасно. Опасно даже думать о ней: ибо часто это знак того, что она скоро угаснет…

Тут мы в бездне ночи, в ожидании того, что должно свершиться. Речь идет уже не о нашей воле; мы поднялись над нею на тысячу верст в ту область, где сама воля является наиболее зрелым плодом судьбы. И об этом не следует жалеть; нам уже что-то известно, мы уже открыли некоторые привычки случая. Подобно птицелову, наблюдающему за нравами перелетных птиц, мы стоим в ожидании, и когда на горизонте появляется какое-нибудь происшествие, мы уже знаем, что оно не будет единственным, и что братья его стаями спустятся на то же место. Мы смутно угадали, что их притягивают известные мысли, известные души, что есть существа, которые отклоняют их полет, равно как есть другие, которые призывают их со всех четырех стран света.

Вернее же всего мы знаем, что некоторые мысли крайне опасны, и что стóит на мгновение подумать, что находишься в безопасности, чтобы привлечь молнию, и что счастье образует пустоту, в которую немедленно устремляются слезы. Потом мы начинаем также различать капризы случая.

Нам становится ясно, что если мы сделаем несколько шагов по пути жизни вместе с таким-то из наших братьев, привычки случая будут уже не те, какие были; если же пойдем с другим, нам неизбежно и неизменно встретится событие определенного характера. Мы узнаем, что есть существа, защищающие нас в области неизвестного, и есть другие, подвергающие опасности; что одни усыпляют, а другие будят грядущее.

Мы догадываемся, что события вначале рождаются слабыми и черпают свою силу в нас, и что в каждом приключении есть краткий миг, когда наш инстинкт предупреждает нас, что мы еще владыки своей судьбы. Наконец, еще есть события, открывающие нам, что можно научиться быть счастливым, что по мере того, как мы становимся лучше, мы встречаем людей, которые стараются исправиться, что существо доброе непреодолимо привлекает события столь же добрые, как оно само, и что в прекрасной душе самый печальный случай претворяется в красоту…

Кому не известно, что доброе подает знак доброму, и что всегда для одних и тех же приносятся жертвы и одних и тех же предают? Если то же горе постучится в две двери рядом, разве оно произведет одинаковое действие в доме праведника и грешника? Если вы чисты, разве не будут и ваши несчастья такими же чистыми? Разве не властвует над будущим тот, кто сумеет преобразить прошлое в нежно-грустную улыбку? И не кажется ли, что даже в неизбежном мы можем что-то спасти? Разве мы не знаем, что великие случайности спят чутким сном, и достаточно резкого движения, чтобы разбудить их на горизонте? И кто знает, разразилось ли бы сегодня такое-то несчастье, если бы наши мысли утром не так празднично шумели в нашей душе? И неужели это все, что могла, среди мрака, собрать наша мудрость? Кто осмелится утверждать, что есть в этих областях истины более несомненные? В ожидании же надо уметь проливать слезы и улыбаться среди тихой и бесконечно смиренной доброты. Над всем этим вырисовывается постепенно неоконченный образ судьбы, как ее понимают в наши дни. Небольшая часть завесы, которая прежде скрывала ее, теперь раздвинута. Заглянув туда, мы не без тревоги постигли с одной стороны — власть тех, которые еще не родились, а с другой — могущество умерших. В сущности, мы снова удалились от тайны. Ледяная рука судьбы надвинулась еще ближе, и вот, в отбрасываемой ею тени,