Уильям Фолкнер - Шум и ярость

«Я не знала куда за тобой скакать пока не услыхала выстрелы Не знала в какую ты сторону Я же не думала что он тебя Зачем ты убежал улизнул Я же не думала что он»

Обеими руками обхватила мне лицо и стукает о дерево затылком

«Перестань перестань»

Схватил ее за руки

«Перестань говорят тебе»

«Я знала он не тронет я знала»

И опять затормошила затрясла меня

«А я-то ему сейчас сказала чтоб больше и заговаривать со мной не смел А я-то»

Тянет руки вырываясь

«Пусти руки»

«Не пущу я сильнее тебя и не пробуй»

"Пусти Я же должна догнать его и извиться Пусти руки

Ну пожалуйста Квентин Пусти Пусти"

И вдруг перестала и руки обвяли

«Ну что ж Я и после могу Он и после поверит всегда»

«Кэдди»

Она не привязала Принса Надоест ему стоять и порысит домой

«Он мне всегда поверит»

«Любишь его Кэдди»

«Люблю ли»

Смотрит на меня затем глаза пустые стали как у статуй незрячие пустые безмятежные

«Приложи руку вот сюда»

Взяла мою руку прижала к ключице

«Теперь говори его имя»

«Долтон Эймс»

Гулко толкнулась кровь в ладонь Еще еще все убыстренней

«Повтори опять»

А лицо вдаль обращено где солнце в деревьях и пташка

«Повтори опять»

«Долтон Эймс»

Кровь неустанно и гулко стучит, стучит в ладонь

Все течет и течет, а лицо мое холодное и словно омертвело, и глаз, и порез на пальце щиплет снова. Слышно, как Шрив качает воду у колонки, вот вернулся с тазом, в тазу колышется круг сумеречный, с краешков желтоватый, как улетающий воздушный шар, затем появилось мое отражение. Стараюсь разглядеть лицо.

– Не течет уже? – спросил Шрив. – Дай-ка мне свою тряпку.

Тянет из руки у меня.

– Не надо, – сказал я. – Я сам могу. Почти уже не течет. – Я опять окунул носовой платок, разбив шар. Вода окрасилась. – Жаль, чистого нет.

– Сырой бы говядины к глазу – вот что хорошо бы, – сказал Шрив – А то будешь завтра светить фонарем. Подарочком этого сукина сыча.

– А я ему не засветил? Я выжал платок, стал счищать им кровь с жилета.

– Так не сойдет, – сказал Шрив. – Придется отдать в чистку. Приложи лучше опять к глазу.

– Хоть немного, да сниму, – сказал я. Но почти не отчистилось – А воротник тоже выпачкан?

– Да ладно, – сказал Шрив. – Ты к глазу приложи. Дай сюда

– Полегче, – сказал я. – Я сам. А я ему, значит, совсем ничего?

– Я, возможно, не заметил. Отвлекся в ту секунду он может, моргнул. Но он-то тебя разделал по всем правилам бокса. Как тренировочную грушу. Какого дьявола ты полез на него с кулаками? Дурила несчастный. Ну, как самочувствие?

– Отличное, – сказал я. – Чем бы мне отчистить жилет?

– Да забудь ты про свои одежки. Болит глаз?

– Самочувствие отличное, – сказал я. Вокруг все вроде как лиловое и тихое, а небо иззелена-золотистое над гребнем крыши, и дым из трубы султаном в безветренную тишину. Опять кто-то у колонки. Мужчина с ведром, смотрит на нас через плечо свое качающее. В дверях дома женщина прошла, не выглянув. Корова мычит где-то.

– Кончай, – сказал Шрив. – Брось тереть, приложи к глазу. Завтра прямо с утра пошлю твой костюм в щетку.

– Ладно, кончаю. А жаль, пусть бы я его хоть моей кровью заляпал немного.

– Сукин он сын, – сказал Шрив.

Из дома вышел Споуд – говорил с той женщиной, Должно быть, – пошел к нам через двор. Смотрит на меня смешливо-холодными глазами.

– Ну, брат, – сказал Споуд. – Свирепые, однако, у тебя забавы. Похищенья малолеток, драки. А на каникулах чем ты душу отводишь? Дома поджигаешь?

– Ладно, – сказал я. – Ну, что говорит миссис Лэнд?

– Жучит Джеральда за то, что кровь тебе пустил. А потом возьмется за тебя, что дался раскровянить. Она не против драки, ее кровь шокирует. Думаю, ты малость упал, приятель, в ее глазах, поскольку обнаружил недержание крови. Ну, как себя чувствуешь?

– Разумеется, – сказал Шрив. – Уж если не родился Блэндом, то наиблагороднейшее, что тебе осталось, – Это, зависимо от пола, либо блуд сотворить с представителем Блэндов, либо, напившись, подраться с таковым.

– Совершенно верно, – сказал Споуд. – Но я не знал, что Квентин пьян.

– Не пьян он, – сказал Шрив – А у трезвого руки разве не чешутся двинуть этого сукина сына?

– Ну уж мне потребуется быть крепко пьяным, чтобы полезть с ним в драку после Квентина. Где это Блэнд выучился боксу?

– Да он ежедневно занимается у Майка в городе, – сказал я.

– Вот как, – сказал Споуд. – И ты знал это и полез драться?

– Не помню, – сказал я. – Да. Знал.

– Намочи опять, – сказал Шрив. – Может, свежей принести?

– И эта хороша, – сказал я. Снова намочил платок, приложил к глазу. – Жаль, нечем жилетку отчистить. – Споуд все еще смотрит на меня.

– Скажи-ка, – Споуд опять. – За что ты ударил его? Что он сказал такого?

– Не знаю. Не помню за что.

– Ты вдруг вскочил ни с того ни с сего, спросил: "А у тебя была когда-нибудь сестра? Была? – он ответил, что нет, и ты его ударил. Я приметил, что ты все смотришь на него, но ты вроде и не слушал, о чем разговор, а потом вдруг вскочил и задал свой вопросец.

– Шел обычный джеральдовский треп, – сказал Шрив, – о женщинах Джеральда. Ты же знаешь его манеру заливать перед девчонками, напускать туману подвусмысленней. Разные намеки-экивоки, вранье и просто чушь несусветная. Насчет бабенки, с которой он на танцульке в Атлантик-Сити42 уговорился о свидании, а сам пошел к себе в отель, лег спать, и как он лежит, и ему ее жалко, что она там ждет на пристани, а его нет, и некому ее удовлетворить. Насчет телесной красоты и низкого ее предназначенья, и как, мол, женщинам несладко, их удел навзничный – этакой Ледой таиться в кустах, поскуливая и томясь по лебедю.43 Ух, сукин сын. Я б сам его двинул. Только я бы схватил корзинку ее чертову с бутылками – и корзинкой бы.

– Скажите, какой заступник дамский, – сказал Споуд. – Приятель, ты возбуждаешь не только восторг, но и ужас. – Смотрит на меня насмешливо-холодным взглядом. – Ну и ну!

– Я жалею, что ударил его, – сказал я. – Как у меня вид – удобно мне вернуться к ним и помириться?

– Извиняться перед ними? Нет уж, – сказал Шрив. – Пусть катятся куда подальше. Мы с тобой сейчас домой поедем.

– А ему бы стоило вернуться, – сказал Споуд, – показать, что он как джентльмен дерется. То есть принимает побои как джентльмен.

– Вот в этом виде? – сказал Шрив. – Заляпанный кровью?

– Что ж, воля ваша, – сказал Споуд. – Вам видней.

– Он еще не старшекурсник, чтобы щеголять в нижней сорочке, – сказал Шрив. – Ну, пошли.

– Я сам, – сказал я. – А ты возвращайся в машину.

– Да ну их к дьяволу, – сказал Шрив. – Идем.

– Что прикажете доложить им? – спросил Споуд. – Что у тебя с Квентином тоже драка вышла? " – Никаких докладов, – сказал Шрив. – Скажи ей, что время ее истекло с закатом солнца. Пошли, Квентин. Я сейчас спрошу у этой женщины, где тут ближайшая оста…

– Нет, – сказал я. – Я домой не еду.

Шрив остановился, повернулся ко мне. Очки блеснули желтенькими лунами.

– А куда же ты сейчас?

– Не домой. Ты возвращайся к ним. Скажешь им, что и я бы рад, но лишен возможности из-за одежды.

– Слушай, – сказал Шрив. – Ты чего это?

– Ничего. Так. Вы со Споудом возвращайтесь на пикник. Ну, до встречи, до завтра. – Я пошел через двор на дорогу.

– Ты ведь не знаешь, где остановка трамвая, – сказал Шрив.

– Найду. Ну, до встречи, до завтра. Скажите миссис Блэнд: я сожалею, что испортил ей пикник. – Стоят, смотрят вслед. Я обошел дом. Мощенная камнем аллейка ведет со двора. С обоих боков растут розы. Через ворота я вышел на дорогу. Дорога к лесу спускается под гору, и в той стороне у обочины виден их автомобиль. Я пошел в противоположную сторону, вверх по дороге. По мере подъема кругом становилось светлее, и не успел я взойти на гору, как услышал шум трамвая. Он доносился издали сквозь сумерки, я стал, прислушиваюсь. Автомобиль уже неразличим, а перед домом на дороге стоит Шрив, смотрит на гору. И желтый свет за ним разлит по крыше дома. Я вскинул приветно руку и пошел дальше и вниз по склону, прислушиваясь к трамваю. Вот уже дом скрылся за горой, я встал в желто-зеленом свете и слушаю, как трамвай громче, громче, теперь послабее, – и тут звук разом оборвался. Я подождал, пока трамвай снова тронулся. Зашагал дальше.

Дорога шла вниз, и свет медленно мерк, но не меняясь в своем качестве – будто это не он, а я меняюсь, убываю. Однако даже под деревьями газету читать было бы видно. Скоро я дошел до развилки, свернул. Здесь деревья росли сомкнутей и было темнее, чем на дороге, но когда я вышел к трамвайной остановке – опять к деревянному навесу, – то вступил все в тот же неизменный свет. Так поярчело кругом, как будто я прошел тропкой сквозь ночь и вышел снова в утро. Вот и трамвай. Я поднялся в вагон – оборачиваются, глядят на мой подбитый глаз, – и сел на левой стороне.