Собрание сочинений в 9 тт. Том 8 - Уильям Фолкнер

задумался об этом лишь на миг. Существовал лишь один надежный источник сведений, но он теперь понимал, что и там они будут не совсем верными. Однако ничего больше не оставалось: домик Брайдсмена и Каури. (Это была одна из соблазнительных предпосылок быть настолько храбрым, чтобы добиться звания капитана: половина домика на одного. Майор занимал целый домик сам.) Каури глядел на него с подушки, а Брайдсмен сел на койке, зажег свечу и заговорил с ним.

— Разумеется, она не кончена. Она так далека от конца, что завтра ты летишь на патрулирование. Тебя это устраивает?

— Да, — сказал он, — но что произошло? Что это значит? Полчаса назад у ангара меня остановил часовой и вызвал разводящего, двери ангара заперты, но внутри горит свет, и я слышал, что там кто-то возится, только я не мог лезть на штык, а когда меня прогнали оттуда, я слышал шум грузовика и видел, как свет фонарика движется по зенитной батарее возле деревни, видимо, дело в новых боеприпасах, срочно доставленных после того, как батарея в полдень прекратила огонь, разумеется, нужно много боеприпасов, чтобы…

— Если я скажу, ты обещаешь угомониться, пойти к себе и лечь в постель?

— Идет, — сказал он. — Это и все, чего мне хотелось: только узнать. Если нас побили, я тоже хочу получить свою долю…

— Ерунда. Сейчас уже никто никого не может побить, разве что американцы со временем…

— И пусть себе, — сказал Каури.

Но Брайдсмен продолжал:

— Сегодня утром взбунтовался один французский полк — отказался выйти из траншей. Они — французы — стали допытываться, почему, и, кажется… Но все в порядке.

— Как так?

— Недовольна только их пехота. Однако войска удерживают позиции. Но другие полки не предприняли ничего. Похоже, они заранее знали, что этот полк не подчинится приказу, и выжидали, что из этого выйдет. Но они — французы — не стали рисковать. Они отвели этот полк, заменили его другим, подтянули артиллерию и подняли сильный заградительный огонь, как мы сегодня днем. Чтобы выиграть время и выяснить, что к чему. Вот и все.

— Как все? — сказал он.

Каури сунул сигарету в рот, приподнялся на локте и потянулся к свече, но рука его замерла на долю секунды.

— А что делали в это время гунны? — И тихо произнес: — Значит, война кончена.

— Не кончена, — хрипло сказал Брайдсмен. — Ты слышал, что майор сказал сегодня в полдень?

— Да, да, — невозмутимо сказал он. — Кончена. Вечно, черт возьми, эта вонючая пехота, французы, американцы, немцы, мы… Так вот что они скрывают…

— Скрывают? — сказал Брайдсмен. — Что скрывают? Скрывать нечего. Говорю тебе, война не кончена. Я же сказал, что завтра ты летишь на патрулирование.

— Ладно, — сказал он. — Не кончена. Как же она может быть не кончена?

— Потому что не кончена. Зачем же, по-твоему, мы подняли такую стрельбу — и мы, и французы, и американцы, весь фронт от самого Ла-Манша — и расстреляли полугодовой запас снарядов, если не для того, чтобы не подпускать гуннов, пока нам не станет ясно, что делать?

— С чем? Что делается сейчас в ангаре?

— Ничего! — сказал Брайдсмен.

— Что делается в ангаре звена В, Брайдсмен?

Пачка сигарет лежала на ящике между койками, служившем вместо стола. Брайдсмен повернулся и потянулся к ней, но не успел он коснуться пачки, как Каури, лежавший, подложив руки под голову, не глядя не него, протянул свою, уже зажженную, сигарету. Брайдсмен взял ее.

— Спасибо, — сказал он и снова взглянул на него. — Не знаю. — И продолжал хрипло и громко: — И не хочу знать. Я только знаю, что завтра нам лететь на патрулирование. Если у тебя есть причины отказаться, скажи, я возьму кого-нибудь другого.

— Нет, — сказал он. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил кто-то один.

Но это было не завтра. Никакого завтра не было: лишь рассвет, потом заря, потом утро. Утренние патрули не вылетали, он бы услышал их, потому что давно уже не спал. Когда он шел в столовую завтракать, на рулежной дорожке не было аэропланов, и на доске, где Колльер иногда писал мелом объявления, которых, в сущности, никто не читал, ничего не было написано; он долго сидел за убранным столом, где Брайдсмен при желании мог бы рано или поздно его заметить. Оттуда был виден аэродром, закрытые, безжизненные ангары, и он смотрел, как через два часа сменяются часовые, расхаживающие все долгое коматозное утро, замершее в тишине под светлым небом.

Наступил полдень; он увидел, как сел «Гарри Тейт», подрулил к канцелярии и выключил двигатель; с места наблюдателя спустился генерал, снял шлем, очки, бросил их в кабину и достал оттуда трость и медно-красную фуражку. Потом все сели за ленч: генерал, его летчик, пехотный офицер и летчик эскадрильи; это был первый на его памяти ленч, где присутствовали все звенья, генерал говорил не так хорошо, как майор, речь его заняла больше времени, но сказал он то же самое:

— Война не кончена. Мы вполне можем обойтись и без французов. Нам следовало бы отойти к портам Ла-Манша и позволить гуннам захватить Париж, Это было бы не в первый раз. На лондонской бирже началась бы паника, но им это тоже не впервой. Однако речь уже не об этом. Мы не просто одурачили гуннов, французы опять включились в войну. Считайте это отдыхом, потому что, как и всякий отдых, он скоро кончится. И мне кажется, кое-кто из вас не будет жалеть об этом. — И стал называть фамилии, так как регулярно просматривал документацию и знал их всех: Торп, Осгуд, Де Марчи, Монаган, они воюют чертовски хорошо и будут воевать еще лучше, потому что французы получили хороший урок. А в следующий раз отдых будет долгим, потому что пушки замолчат теперь уже по ту сторону Рейна. Большое спасибо, можете разойтись.

Не раздалось ни звука, хотя, видимо, никто этого и не ждал, все вышли наружу, двигатель «Гарри Тейта» был уже запущен, майор помог положить красную фуражку и трость снова в кабину, достал шлем и надел его на генерала, генерал сел в аэроплан, майор скомандовал «Смирно!» и откозырял, генерал указал большим пальцем вверх, и «Гарри Тейт» побежал по рулежной дорожке.

День прошел впустую. Он опять сидел в столовой, где Брайдсмен при желании мог заметить его или найти, и ничего не дождался, как и днем, теперь он понял, что не ждал, не верил даже тогда, тем более что Брайдсмен должен был видеть его во время ленча, потому что сидел напротив. В сущности, там была вся эскадрилья: люди сидели или слонялись по столовой — вернее, только новички, зеленые,