Пэлем Вудхауз - Том 10. Дживс и Вустер

— Ладно, говори, как умеешь. Просто ответь мне на один вопрос. Если бы я не принимал твои интересы близко к сердцу, зачем мне было плести все эти небылицы?

Таппи задрожал всем телом. Жук, который все это время гнездился в волосах у Таппи, видно, потерял надежду устроиться получше и решил оставить убежище. Он снялся с насиженного места, и ночь его поглотила.

— Ой! Жук! — объяснил я. — Ты, наверное, ничего не подозревал, а у тебя на голове уже давно припарковался жук. Сейчас ты его согнал.

Таппи фыркнул.

— Что еще за жуки!

— Нет-нет, всего один жучок.

— Какая наглость! — заорал Таппи, вибрируя всем телом, точно Гассин тритон, у которого наступил брачный период. — Он еще смеет говорить о жуках! Предатель! Трусливая собака!

Вопрос, по-моему, спорный. Если ты предатель и трусливая собака, это не значит, что ты лишен права говорить о жуках. Полагаю, в компетентных кругах могли бы дать по этому поводу пространный комментарий.

Но я не стал спорить.

— Послушай, ты второй раз называешь меня предателем и трусом. И я настаиваю, — твердо проговорил я, — на объяснении. Тебе ведь уже было сказано, что только из самых лучших и самых добрых побуждений я в разговоре с Анджелой ругал тебя последними словами. Думаешь, мне было легко? Я сносил эти адовы муки только во имя нашей многолетней дружбы. А ты заявляешь, что не веришь мне, и оскорбляешь меня; притащи я тебя в суд, тебе за такие слова припаяли бы штраф на кругленькую сумму. Надо бы проконсультироваться у моего юриста, но я и так знаю, что дело верное. Послушай, Таппи, ну пошевели ты мозгами. Зачем мне было затевать всю эту канитель, если не во имя твоего блага? Назови причину. Хоть одну.

— И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблен в Анджелу.

— Что?!

— Ты меня очернил, чтобы настроить ее против меня и убрать соперника с дороги.

Ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Черт побери, я же знаю Анджелу с пеленок. Нельзя влюбиться в близких родственниц, которых знаешь с пеленок. Кроме того, закон запрещает жениться на кузинах. Или я что-то перепутал? Может, речь идет о бабушках?

— Таппи, старый осел! — воскликнул я. — Что ты мелешь? Видно, совсем рехнулся.

— Да?

— Я влюблен в Анджелу? Ха-ха-ха!

— Ты своими «ха-ха-ха» не отделаешься. Она называла тебя «дорогой».

— Ну и что? Кстати, я этого не одобряю. Меня коробит, когда современные девицы расточают «дорогой» направо и налево. По-моему, это распущенность.

— А кто растирал ей лодыжки?

— Таппи, но ведь я растирал исключительно по-братски. Даже не придал этому никакого значения. Послушай, черт тебя подери, с теми намерениями, в которых ты меня подозреваешь, я к Анджеле и близко бы не подошел.

— Это почему? Недостаточно хороша для тебя?

— Нет, ты не понял, — торопливо сказал я. — Когда я говорю, что и близко не подойду к Анджеле, я имею в виду, что питаю к ней только теплые родственные чувства. Другими словами, ты можешь быть совершенно уверен: между нами нет и не может быть никаких других отношений, кроме дружеских.

— Наверняка это ты ей намекнул, что я ночью собираюсь в кладовку, хотел, чтобы она меня там застукала один на один с пирогом и чтобы я окончательно упал в ее глазах.

— Таппи! В своем ли ты уме? — Я был потрясен. — Неужели ты думаешь, что Вустер на такое способен?

Он тяжело перевел дух.

— Послушай, — сказал он, — спорить бессмысленно. Против фактов не пойдешь. В Каннах кто-то у меня ее похитил. А ты сам мне признался, что там она все время была с тобой и, кроме тебя, ни с кем не виделась. Ты бахвалился, что вы вместе купались, гуляли при луне…

— Совсем не бахвалился. Просто упомянул — и все.

— Надеюсь, теперь ты понял, почему я собираюсь с тобой разделаться, вот только вытащу тебя из-за проклятой скамейки? И зачем их в саду нагородили? — злобно сказал Таппи. — Не понимаю. Торчат повсюду и мешают.

И он снова на меня набросился, чуть не схватил за горло.

Надо было немедленно что-то придумать. В такие минуты, как я уже упоминал, Бертрам Вустер на высоте. Мне вдруг вспомнился дурацкий казус с этой Бассет, и в мгновенном озарении я увидел, как он мне может сейчас пригодиться.

— Таппи, ты не так все понял, — проговорил я, огибая скамейку. — Мы с Анджелой действительно все время были неразлучны, но отношения у нас с ней от начала до конца самые что ни на есть товарищеские, чистые и абсолютно целомудренные. Могу это доказать. Когда мы были в Каннах, я влюбился совсем в другую девушку.

— Что?!

— Влюбился. В другую девушку. В Каннах. Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались.

— Это правда?

— Официально заявляю: чистая правда.

— Кто она?

— Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы?

— Может, если не хочет получить по шее.

Я понял, что тут клинический случай.

— Мадлен Бассет, — сказал я.

— Кто?!

— Мадлен Бассет. Он был потрясен.

— Неужели ты хочешь сказать, что любишь это ходячее недоразумение?

— Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно.

— А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малохольную Бассет, пронеси меня, Господи?

— Не понимаю, почему ты ее называешь «малохольная Бассет, пронеси меня, Господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малохольная Бассет, пронеси меня, Господи» — это уж слишком.

— Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее?

— Само собой.

— Не верится, Вустер, ох, не верится.

Я понял: надо нанести на полотно последний мазок.

— Прошу тебя, Глоссоп, это строго конфиденциально, но уж, так и быть, скажу тебе. Двадцать четыре часа назад я сделал ей предложение, и она меня отфутболила.

— Отфутболила?

— Как мяч. На этом самом месте.

— Двадцать четыре часа назад?

— Может, двадцать пять. Неважно. Теперь ты понимаешь, что я не тот тип — если он вообще существует, — который похитил у тебя Анджелу в Каннах.

Я снова чуть было не брякнул, что и близко к ней не подойду, но вспомнил, что уже произносил эту фразу и, кажется, попал пальцем в небо. Поэтому решил воздержаться.

Моя мужественная откровенность вроде бы произвела на Дуралея Таппи впечатление. Он перестал кровожадно сверкать глазами. У него был вид наемного убийцы, который остановился, чтобы еще раз подумать.

— Понятно, — наконец проговорил он. — Извини, что набросился на тебя.

— Ладно, забудем, старик, — великодушно сказал я.

С тех пор как кусты начали извергать Глоссопов, Бертрам Вустер впервые смог перевести дух. Нет, из-за скамьи я не вышел, но перестал за нее хвататься и почувствовал облегчение, как те трое ветхозаветных молодчиков, которым удалось слинять из пещи огненной.[28] Я даже попытался нащупать в кармане портсигар. Однако Таппи вдруг громко фыркнул, и я отдернул руку, будто коснулся раскаленного утюга. К моему ужасу, придурок снова впал в неистовство.

— Какого дьявола ты натрепался Анджеле, что в детстве я был неряхой?!

— Но, Таппи, старик…

— Я же был патологический чистюля, можно сказать, образец стерильной чистоты.

— Да-да, конечно. Но…

— А этот вздор, будто я лишен духовности?! Да у меня ее хоть отбавляй! А уж про то, что в «Трутнях» со мной знаться не хотят…

— Таппи, дорогой, я же тебе объяснил. Все это не более чем уловка, составная часть моего плана.

— Да? Сделай милость, в дальнейшем избавь меня от твоих идиотских уловок.

— Как скажешь, старик.

— Ладно. Надеюсь, ты меня понял.

Он снова замолчал. Стоял, скрестив руки на груди, и глядел в пространство, как романтический герой, сильный и немногословный, которому дама сердца дала отставку, и вот он решает отправиться в Скалистые горы и завалить десяток-другой медведей. У него был такой убитый вид, что я, преисполнившись сострадания, отважился его утешить.

— Послушай, Таппи, хоть тебе и незнакомо выражение au pied de la lettre, но, по-моему, ты не должен принимать близко к сердцу весь тот вздор, который Анджела только что тут несла.

Он, кажется, немного оживился.

— О чем, черт подери, ты толкуешь?

Я понял, что следует высказаться яснее.

— Не надо понимать буквально весь этот вздор. Ты же знаешь, на что способны девицы.

— Знаю. — Он снова фыркнул, причем с таким звуком, который, казалось, идет от самых его подошв. — Но лучше бы мне этого не знать.

— Я хочу сказать, она наверняка догадалась, что ты сидишь в кустах, и нарочно принялась тебя пиявить. Видишь ли, с точки зрения психологии, ее поведение понятно. Девицы всегда поддаются порывам. Она воспользовалась случаем и решила тебя подразнить, но в каждой шутке есть доля правды, горькой правды.