Жорж Санд - Она и он

Он разбил меня! Но на что я могу жаловаться? Я предвидела это и заранее этому подчинилась.

Однако, когда настал этот мучительный момент, я пала духом, возмутилась, страдала; но мужество взяло верх, и Бог позволил мне излечиться быстрее, чем я надеялась.

Теперь я должна поговорить с вами о Палмере. Вы хотите, чтобы я вышла за него замуж, и он этого хочет, и я тоже хотела этого! Хочу ли я этого теперь? Что мне сказать вам, моя любимая? Меня снова мучат сомнения и страхи. Может быть, в том есть и его вина. Он не смог или не захотел провести со мной последние минуты, которые я провела с Лораном; он оставил меня с ним наедине на три дня — три дня, вполне для меня безопасных, я это знала, но он, Палмер, разве он знал это, и мог ли он за это отвечать? Или, что было бы еще хуже, не решил ли он испытать меня? В этом было с его стороны какое-то романтическое бескорыстие или преувеличенная деликатность — у такого человека, как он, они могут свидетельствовать только о добром чувстве, — и все-таки они навели меня на размышления.

Я писала вам о том, что произошло между нами; казалось, он считает своим священным долгом жениться на мне, чтобы заставить меня забыть перенесенные мною унижения. Я, воодушевленная благодарностью, растроганная и восхищенная, сказала «да». Я обещала быть его женой и еще сейчас чувствую, что люблю его, насколько я еще способна любить.

Однако теперь я сомневаюсь, потому что мне кажется, он раскаивается. Может быть, это мне только кажется? Не знаю, но почему он не мог поехать со мною сюда? Когда я узнала об ужасной болезни моего бедного Лорана, он не стал ждать, чтобы я сказала: «Я еду во Флоренцию», он сам сказал мне: «Едем!» Двадцать ночей, которые я провела у изголовья Лорана, он провел в соседней комнате и ни разу не сказал мне: «Вы убиваете себя!», а только говорил: «Отдохните немного, иначе у вас не хватит сил». Никогда я не замечала в нем и тени ревности. Казалось, что, по его мнению, я должна сделать все, чтобы спасти этого неблагодарного ребенка, которого мы оба словно усыновили. Благородное сердце Палмера чувствовало, что его доверие и великодушие только усиливали мою любовь к нему, и я была ему бесконечно благодарна за то, что он это понял. Своим доверием он возвышал меня в моих глазах, и я гордилась тем, что буду принадлежать ему.

Откуда же в последний момент этот каприз? Почему он не смог поехать с нами? Непредвиденное препятствие? У него такая сильная воля, что я не верю в возможные для него препятствия; скорее мне кажется, что он хотел испытать меня. Признаюсь, это для меня унизительно. Увы! Я стала очень обидчивой со времени своего падения! Разве это не в порядке вещей? Он, который все понимает, почему он не понял этого?

Или, может быть, он переменил свое решение и наконец согласился с моими доводами, которые я приводила, убеждая его не думать обо мне: что в том было бы удивительного? Я всегда знала, что Палмер — человек осторожный и благоразумный. Я очень удивилась, открыв в нем сокровища пылких и глубоких чувств. Не такой ли это характер, который волнуют страдания и который может страстно полюбить жертву? Это естественный инстинкт сильных людей, это святая жалость счастливых и чистых сердец! Порой я говорила это себе, чтобы примириться с собой, когда я любила Лорана, потому что прежде всего и больше всего я привязалась к нему из жалости к его страданиям!

Все, что я говорю вам, моя любимая, я не посмела бы сказать Ричарду Палмеру, если бы он был здесь! Я боялась бы жестоко огорчить его своими сомнениями и сейчас не знаю, что делать, потому что эти сомнения возникают у меня невольно, и я боюсь если не за сегодняшний, то за завтрашний день. Не станет ли он смешным в глазах других, женившись на женщине, которую он, по его словам, любит уже десять лет, которой он никогда не сказал об этом ни слова и которую решился завоевать, найдя ее окровавленной и растоптанной ногами другого?

Я живу в ужасном и все же великолепном маленьком приморском городке и безвольно жду, пока решится моя судьба. Быть может, Палмер в Специи, за три мили отсюда. Мы условились встретиться там. А я, дуясь на него или, скорее, его боясь, не могу решиться поехать туда и сказать: «А вот и я!» Нет, нет! Если он сомневается во мне, то между нами все кончено! Я прощала другому по пять или шесть оскорблений на день. Ему же я не могла бы простить даже тени подозрения. Это несправедливо? Нет! Теперь мне нужна или возвышенная любовь, или ничего! Разве я искала его любви? Он сам предложил мне ее, сказав: «Это будет небесное счастье!» Другой предупреждал меня, что он, быть может, готовит мне адские муки! И он меня не обманул. Так вот, я не хочу, чтобы Палмер обманул меня, обманувшись сам, потому что после этой новой ошибки мне останется только отказаться от всего и говорить себе, подобно Лорану, что по своей вине я навсегда потеряла право верить, а я не знаю, смогу ли жить с таким убеждением!

Простите, моя родная, я знаю, мои волнения огорчают вас, хоть вы и говорите, что хотите разделить их! Не беспокойтесь по крайней мере о моем здоровье: я чувствую себя превосходно, перед глазами у меня самое прекрасное море, а над головой самое прекрасное небо, какое только можно вообразить. Я ни в чем не нуждаюсь, я живу у славных людей и, может быть, завтра напишу вам, что все мои тревоги исчезли. Любите всегда вашу Терезу, которая вас обожает».

Палмер и в самом деле уже накануне приехал в Специю. Он нарочно явился туда через час после отхода «Феруччо». Не найдя Терезы в «Мальтийском кресте» и узнав, что она посадила Лорана на пароход у входа в бухту, он стал ждать ее возвращения. В девять часов вернулся лодочник, которого она нанимала накануне и который работал при гостинице. Он был один. Этот славный малый не был пьяницей. Он опьянел от бутылки кипрского вина, которую Лоран подарил ему после того, как они пообедали с Терезой на траве. Лодочник выпил эту бутылку, пока друзья находились на острове Палмариа: он довольно хорошо помнил, что отвез синьора и синьору на «Феруччо», но совсем не помнил, как он отвозил потом синьору в Порто-Венере.

Если бы Палмер расспросил его спокойно, он быстро понял бы, что лодочник не очень ясно представляет себе это последнее обстоятельство, но Палмер, несмотря на свой серьезный и невозмутимый вид, был очень вспыльчив и горяч. Он подумал, что Тереза уехала с Лораном, уехала втихомолку, не решаясь или не желая сказать ему правду. Он вообразил, что это так, и вернулся в гостиницу, где провел мучительную ночь.

Мы не намеревались рассказывать здесь историю Ричарда Палмера. Мы озаглавили нашу повесть «Она и он», то есть «Тереза и Лоран». Поэтому о Палмере мы скажем только самое необходимое, чтобы объяснить события, к которым он оказался причастен; мы думаем, характер его будет в достаточной степени понятен из его поведения. Поспешим только сказать в двух словах, что Ричард был так же пылок, как и романтичен, что он был горд, и гордость заставляла его стремиться ко всему хорошему и прекрасному, но что воля его не всегда была столь сильна, как он думал, и, беспрерывно желая возвыситься над человеческой природой, он лелеял благородную мечту, в любви, быть может, и неосуществимую.

Он встал рано и прогуливался по берегу залива, во власти мыслей о самоубийстве, от которого его спасло, однако, нечто вроде презрения к Терезе; потом утомление бессонной ночи вступило в свои права и подало ему разумные советы. Тереза была только женщиной, и ему не следовало подвергать ее опасному испытанию. Ну что ж, раз так случилось, раз Тереза, столь высоко вознесенная в его мнении, была побеждена прискорбной страстью после того, как дала священные обещания, не следовало верить ни одной женщине, и ни одна женщина не заслуживала того, чтобы благородный человек пожертвовал для нее жизнью. К такому заключению пришел Палмер, когда увидел, что к тому месту, где он стоял, причаливает изящная черная лодочка, а в ней стоит морской офицер. Восемь гребцов быстро вели длинную и узкую лодку по спокойной воде: в знак приветствия они с военной четкостью подняли свои белые весла; офицер сошел на берег и направился к Ричарду, которого он узнал издали.

Это был капитан Лоусон, командующий американским фрегатом «Юнион», уже год стоявшим в этой бухте. Известно, что морские державы посылают в различные части земного шара на несколько месяцев или даже лет корабли, предназначенные для защиты их торговых операций.

Лоусон был другом детства Палмера, и Палмер дал Терезе рекомендательное письмо к нему на тот случай, если она захотела бы посетить корабль во время своей прогулки по бухте.

Палмер подумал, что Лоусон будет говорить с ним о Терезе, но он ошибся. Лоусон не получил никакого письма, и Тереза никого к нему не посылала. Он предложил Палмеру пойти позавтракать на корабль, и Ричард позволил увести себя. «Юнион» должен был уйти из Специи в конце весны, и Палмер тешился мыслью воспользоваться этим случаем, чтобы вернуться в Америку. Ему казалось, что между ним и Терезой все кончено, однако он решил остаться в Специи, потому что вид моря всегда оказывал на него благотворное влияние в тяжелые периоды его жизни.