Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо

После того как она закончила свой рассказ, который на самом деле продолжался немного дольше, мы снова погрузились в молчание. Я долго рассматривал дорогие жемчужины, рассыпанные по ковру, — когда княгиня рассказывала, что с ней приключилось, она схватилась за ожерелье и порвала нить. Прежде чем на Мальдивах или в Бахрейне будет выловлена одна жемчужина такого размера, два ныряльщика должны умереть от истощения сил, а третьего должна пронзить меч-рыба.

Конечно, в своих мыслях я был занят не ее последним вопросом. Очень часто случается так, что пациента и врача беспокоят совершенно разные вещи — так, друг Уолмоден, которому я лечил абсцесс, был всего больше озабочен цветом лица, казавшимся ему чуть желтоватым. Я замечал за людьми одну характерную деталь: угрозу для своего духа мы видим только тогда, когда ослаблена наша воля. Врачу же, напротив, все равно, находит ли больной причины безумия в себе или усматривает их вовне. Как одно, так и другое излечивается в корне. Правда, теоретически бывает важно отметить момент, когда воля нам неожиданно изменяет, ведь нашему духу, также как и нашим мускулам, свойственно совершать произвольные и непроизвольные движения. А кто познал правила, по которым они отражают друг друга, как свет солнца и свет луны, тот достиг в своем искусстве невиданного совершенства. Тесно общаясь с мужчинами, которые управляют дыханием и сердцебиением и не ведают боли ожогов, я научился большему, чем в анатомическом театре Хантера, хотя там я научился немалому. На этом знании основывались спонтанные исцеления от эпилепсии и других недугов, сделавшие меня известным. Секрет был прост: я помогал пациентам брать под контроль отдельные части своей вегетативной системы.

Разумеется, меня не могли изумить хорошо известные мне фокусы дервишей, странствующих монахов в желтых одеждах и остро пахнущих капуцинов, которые рассеивались словно дым. К такому лечению в своей практике прибегают и священники с козлиными бородками, издавна утешавшие простолюдинов и их жен своими таинствами. Я без труда мог предложить сразу несколько способов лечения этого расстройства, не говоря уже о том, что его характер и происхождение не представляли никакой загадки, — ведь оно в известной степени входит в число недугов, традиционных для нашей нации. Этот мотив звучит и во мне во время каждой из моих ночных прогулок, когда от устроенных в западном вкусе дворцов я отправляюсь в кварталы, где беднота алчно кружит подле темного полюса власти. Такова двойная игра, встречающаяся и в нашей поэзии, где дух поочередно отражается то в светлом, то в темном зеркале. И совсем неудивительно, что мотив этот мы слышим тогда, когда отдельный человек пребывает в замешательстве; посвященному знакомы тайные праздники, напоминающие о Луперкалиях римского фавна, где некоторые члены нашего общества могут предаваться разврату. Совсем не желая оправдывать подобные зрелища (печальным примером тому может служить Карлтон-хаус), я понял благодаря им, как странно дополняют друг друга возвышенное и низменное начала. Зачастую мне кажется, что в таких эксцессах находит свое отражение негативная сторона одной добродетели — той внутренней distance( Дистанция (англ.)), что дает нам право господствовать над людьми. Поздней ночью, когда со старого лондонского моста я смотрю вниз на чернеющий поток, в который уходят высокие опоры из серого камня, с слышу у висков могучее дыхание чьей-то гордой груди. Тут меня охватывает дрожь, и брошенная мной монетка летит в мерцающую ночными огнями бездну.

Однако не буду отвлекаться. Нередко страдание врезается в наш плотский мир подобно стигматам, и тогда врач уже ничем не может помочь. Однако я оценил свое положение и смог найти слова, которых от меня ждали. Указания мои были таковы:

— Для меня большая честь, ваше высочество, служить вам. Прежде всего я советую как можно быстрее переселиться в Челтенхэм, курортный сезон там еще не начался. Там вы сможете проводить время, соблюдая диету как в одиночестве, так и в обществе. Подавите в себе желание говорить с собой, однако без излишних усилий. Если тяга станет непреодолимой, то произносите в меру тихим голосом одно благозвучное слово, которое я вам сейчас напишу. Если же вы окажетесь в обществе, то повторяйте его про себя, слегка касаясь рукой ожерелья. Жемчужины на время замените плодами водяного ореха. Однако не думаю, что может возникнуть ситуация, когда ваше высочество будет злоупотреблять леденцами, которые я вам пропишу. Так вы обуздаете свой язык, а для укрепления ночного сна добавите к ним наркотическое вещество. В особенности рекомендую вам использовать курительные палочки: во время ночного сна возжигайте их на глиняных тарелках, а в течение дня подбрасывайте не жалея в открытый огонь. Я отдам шифрованное распоряжение мистеру Моргану, который в своей аптеке приготовит для вас все необходимое. Еще я оставлю вам исповедальную книгу, используемую в духовных орденах для испытания совести; тем моим пациентам, которые живут вдали от меня, она служит своего рода духовным зеркалом. При условии следования этим советам

могу обещать, что через месяц от вашего беспокойства не останется и следа. Наконец, было бы неплохо, если бы ваше высочество прибегло к услугам нашего сельского священника в качестве секретаря. В деревне встречаются удивительные натуры, которые ни в чем не уступают антикварам.

После того как я подробно изложил свои рекомендации, княгиня поднялась и позволила мне удалиться. Казалось, будто она догадывалась о чем-то большем, чем я предполагал; меня удивило, когда на мое прощание она ответила на старый придворный манер, поклонившись так, что одно колено и рука коснулись пола. Вероятно, этого жеста требовала исключительно ее гордость. Поклонившись, она подняла одинокую жемчужину из колье — гладкий шар величиной с мраморную вишню, имевший потрясающую окраску. Таким образом мне было подарено украшение, о котором не мог и мечтать даже лорд Клайв.

Когда антиквар вывел меня из комнаты, я заметил, что в прихожей навели порядок. Огонь был потушен, дверь в погреб заперта, лестница и шнур от люстры исчезли, а охотники, стоявшие у камина, удалились. Комната опустела как сцена после окончания спектакля. В моей работе меня удивляют вовсе не странные встречи. Гораздо более странным мне представляется то, что на любое безумие находится сколько угодно целителей. А коль скоро наш старый мир неколебимо совершает свой путь, у меня нет оснований сомневаться в том, что устроен он по высочайшему плану.

Ночами при свете свечей я рассматриваю королевскую жемчужину, но не только она напоминает мне о туманах Престона. Примерно шесть недель спустя в мой городской дом принесли большой плоский ящик, в нем лежала бережно упакованная акварель с померанской фермой. Я повесил ее на прочную красную тесьму, правда, не прямо над своим рабочим местом, а немного в стороне, над камином. Иногда я замечаю, как кто-нибудь из моих гостей внимательно смотрит на нее и, в конце концов, отворачивается, как если бы это был обман зрения. К их числу относится и друг Уолмоден, после того случая с абсцессом ставший, правда, небольшим педантом. Оттого-то я никогда не оспариваю его мнения, что эта картина — произведение художника-сумасброда. Так я могу умолчать, что в нашем прекрасном мире меня нередко привлекали диссонансы, подобно решетчатым дверям, открывающим путь к кругам высших гармоний, — равно как и о том, что опасность была малым таможенным сбором на этом пути.

Женева

Вскоре после того как поезд миновал Лозанну, мои глаза смежил сон. Привидевшаяся мне история одного брака сначала предстала в виде чьего-то рассказа. Однако потом — когда речь зашла о начале размолвки — все события приняли зримый облик, причем такой, что перед глазами возник какой-то яркий фрукт, начавший медленно вращаться на своей ножке. Его оттенки переливались от сочно-желтого до фиолетового с россыпью темных крапинок. В интенсивности цвета, в крапинках и их расположении глаза ясно, не нуждаясь в словах, узрели дальнейший ход событий. Чрезвычайно отчетливо была увидена не только сама история со всеми деталями, но и ее тайный смысл, читавшийся как мелодия с нотных страниц.

Любопытно, что этот — пусть на самом деле печальный — образ позабавил меня, видимо, оттого, что представил человеческие отношения с необходимой или — как понял бы художник — с живописной стороны. При всем том у меня осталось впечатление, будто явление продолжалось не дольше мгновения, что промелькнуло между размыканием и смыканием век.

Касабланка