Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни

Затем мы прошли место под названием Утреннее солнце над Шуским холмом, это просто равнина, в композиции его нет ни выдумки, ни фантазии. Чем ближе к горам, тем уже русло, река несколько раз делает крутой поворот среди насыпных холмов, поросших бамбуком, и вдруг горы расступились, а воды иссякли — взору открылся широкий простор — перед нами в ряд выстроились сосны бора Десять тысяч сосен Пиншаня. Надпись: «Пиншаньтан» — «Пиншаньский храм» — сделана рукой поэта и каллиграфа Оуян Сю. Пятый источник, что к востоку от реки Хуай, на самом деле колодец в насыпной горе, но вода в нем на вкус словно из настоящего горного ручья. Источник близ Лотосовой беседки обнесен железной оградой с шестью отверстиями. Сад под названием Девять пиков расположен в укромном месте за Южными воротами, он полон самобытной прелести. Я думаю, что это один из лучших парков Поднебесной. Это лишь краткое описание садов Пиншаньтана. Правда, я не видел парков Каншаня, поэтому не могу сравнить их. В целом стоит заметить, что лучше лицезреть красавицу, чем созерцать смазливую деревенскую девку, стирающую на берегу реки.

Случилось так, что я посетил здешние места сразу после инспекционной поездки государя на юг: тогда было объявлено об окончании всех работ и доложено государеву выезду о приведении строений в надлежащий вид, дабы доставить удовольствие высокой особе насладиться необозримыми видами, — так что мне выпала редкая удача.

Весной года цзя-чэнь[144] я сопровождал отца в Уцянскую управу[145], где в ту пору начальствовал минфу Кэ. Моими сослуживцами оказались Чжан Пин-цзян, уроженец Шаньиня, Чжан Ин-му из Улиня и Гу Ай-цюань, родом из Таоси. Нам было поручено почетное благо-устроительство в Наньдоуюй дворца и подворья для его светлости государя — так мы удостоились лицезреть его небесный лик второй раз.

Однажды, когда завечерело, меня вдруг потянуло домой. Я нанял небольшую быстроходную лодку с парой весел на носу и корме — эти челноки резво, словно бы на летящих веслах, носятся по озеру Тайху[146] (у нас в местности их прозвали «взнузданными скакунами, выходящими из вод») — будто на аисте я взвился в поднебесье и в мгновение ока был уже подле моста Ворота в У, но это не придало мне бодрости духа. Домой я прибыл перед ужином.

Издавна мои земляки отличались тягой к пышному великолепию, и по сей день они гонятся за вычурностью и состязаются в роскоши, и стали даже еще более расточительны. Напрасно древние мудрецы восторгались склонностью моего народа к яркому — «жемчужными занавесями и расшитыми пологами», «яшмовыми перилами» и «парчовыми шатрами». А что стоят раскрашенные до ряби в глазах фонари? Напрасно песни, что по обычаю принято оглушающе орать под звуки шэна[147], высокопарно именовали «мелодиями, вьющимися меж расписных стропил и резных кровель». Друзья не раз просили меня помочь расставить цветы или по случаю радостных событий вывесить разноцветные ленты, и я не отказывался. В целом же я пребывал в праздности, созывал друзей по духу, и мы развлекались выпивкой, горланили песни, с великим удовольствием бродили или любовались окрестностями. В молодые годы ты силен и воодушевлен, не ведаешь ни усталости, ни недугов. Я родился в счастливый год, но случись мне жить в глухом углу, довелось бы тогда много странствовать и увидеть?

В тот год управа господина Хэ по каким-то причинам была упразднена, и отец получил приглашение служить в Хайнине[148] под началом господина Вана.

В Цзясине проживал некто Лю Хуэй-се, в недавнее время принявший учение Будды и обет годичного поста. Однажды мы с отцом навестили его. Дом Лю Хуэй-се стоял подле Терема тумана и дождя, к нему примыкала некрытая пристройка с видом на реку под названием Приют луны в воде — хозяин обычно читал здесь сутры, вокруг царила чистота, словно это монашеская келья. Терем тумана и дождя — посреди Зеркального озера, берега которого в зеленых тополях, жаль только, что мало там бамбука. К терему пристроен помост, откуда взору открывались дальние просторы. Рыбачьи лодки, раскиданные по озеру, мерная зыбь спокойных волн — вид, достойный лунной ночи. В тот раз послушник подал нам постные кушанья на редкость вкусные.

В Хайнине со мной вместе служили Ши Синь-юэ, родом из Баймэня, и Юй У-цяо, уроженец Шаньиня. У Синь-юз был сын Чжу-хэн. Нрава чистого и спокойного, он всегда хранил молчание. Это был человек дельный, классический образец конфуцианского ученого, он ни в чем мне не перечил — так второй раз я познал истинную дружбу и расположение; жаль только, что мы провели вместе не много дней, а расстались и точно в воду канули.

В тот год я посетил Сад умиротворенный разлив, принадлежащий господину Чэню. На площади в сто му были разбросаны двухэтажные терема и павильоны, крытые галереи, террасы. Было и озеро, необычайно широкое, с мостом в виде шести зигзагов. Лианы, полностью скрывшие следы зубила на поверхности камней, старые деревья, стволами упиравшиеся в небо, крики птиц и опадающие лепестки цветов — все это создавало настроение, будто ты попал в глухие горы. Из всех равнинных садов с искусственными камнями и садовыми беседками, которые когда-либо я видел, то был лучший сад, созданный людьми, — он был очарователен своей простотой. В тереме под названием Кассия в цвету господин Чэнь накрыл стол. Благоухание цветов корицы заглушало запах блюд, только аромат имбиря и сои был стоек и ничем не смягчен. По своим свойствам имбирь и корица с возрастом становятся более терпкими, в моем сознании они служат символом мужа, преданного высокому долгу, чей взлет жизненных сил подобен водовороту, а не бессодержательной пустоте.

От Южных ворот я вышел прямо к морю. Дважды в день здесь набегает прилив; точно серебряная дамба в тысячи тысяч чжанов он отсекает море, а потом уходит назад. На здешних кораблях есть специальные гребцы, которые встречают прилив, — когда набегает волна, они подымают весла и ставят корабль навстречу ей. На носу корабля установлено деревянное кормило, по форме оно схоже с большим ножом на длинной рукояти. Стоит гребцам навалиться на кормило, как волна рассекается надвое, кормило всплывает и поворачивает нос корабля вслед приливу. Корабль устремляется вперед и несется — в мгновение делая по сто ли. Как-то вечером в праздник Середины осени вместе с отцом я наблюдал с прибрежной пагоды такой прилив. Примерно в тридцати ли в море высится утес под названием Острая гора, кажется, он вот-вот ринется в море. На вершине утеса стоит павильон, на котором надпись: «Здесь море безбрежно, небеса — бездонны». И поистине, взглянешь — ни конца ни края, только разгневанные валы сливаются с небом.

От начальника уезда Кэ я получил приглашение на службу в управу Цзиси в Хуэйчжоу[149], было мне тогда двадцать пять лет. Я отплыл из Улиня на речной барке с верхней палубой для путников, миновал гору Фу-чуньшань и террасу, с которой Цзы-лин некогда удил рыбу[150]. Терраса стоит в седловине и будто утес высится над водой чжанов на десять или больше[151]. Неужели при ханьской династии она была вровень с водой? Лунной ночью мы причалили в Цзекоу, здесь и была моя управа. Высокие горы, над которыми малым кругом плыла луна, тихое течение воды по выступающим камням — то был упоительный вид. Я не мог охватить взором[152] всю Желтую гору[153], ибо с этого места видно только ее подножие. Цзиси лежит среди тысячи горных вершин, это маленькое селение, как принято говорить, не более шарика для самострела, а люди его нравом просты и бесхитростны. Недалеко от города есть гора под названием Каменное зеркало. Если попетляешь по горным кручам около одного ли, попадешь к утесу, с которого низвергается стремительный поток, а увлажненная зелень того и гляди начнет сочиться каплями. Чуть выше — каменная беседка. Все четыре стены ее отвесны. Одна из них гладко обтесана и напоминает ширму, цветом темна и до того блестяща, что в нее можно глядеться, словно в зеркало. По преданию, в стене можно увидеть свой облик в будущей ипостаси: говорят, некогда Хуан Чао[154] пришел к стене и увидел обезьяну; желая сжечь ее изображение, он опалил камень, и видение исчезло. Ли в десяти от города находилась пещера, называемая Рай огненных облаков, здесь на стенах причудливо сплелись каменные узоры, пади, холмы, а утесы словно были рождены кистью Дровосека с Горы желтого аиста[155], только расположены они были в беспорядке. В пещере от камней исходил темно-багровый свет. Возле был скит, уединенный и тихий.

Как-то некий торговец солью, по имени Чэн Сюй-гу, позвал меня на прогулку и устроил угощение. Были поданы маньтоу[156] с мясом. Молодой послушник не отрываясь смотрел на них, и мы дали ему четыре штуки. Когда собрались уходить, решили вознаградить тамошнего монаха двумя заморскими серебряными таэлями[157]. Горный отшельник, не разумея их назначения, денег не принял. Мы сказали ему, что за одну такую монету можно выменять более семисот бронзовых зеленых грошей. Но поблизости не было меняльной лавки, и он вновь отказался. Мы скинулись и набрали ему мелочью шестьсот монет, и монах с благодарностью принял подношение.