Анатомия Меланхолии - Роберт Бёртон

двух армий, кораблекрушениях, пиратствах и морских сражениях, перемириях, коалициях, всякого рода маневрах и новых призывах к оружию. Смешение бесчисленных клятв, ультиматумов, помилований, указов, прошений, тяжб, ходатайств, законов, воззваний, жалоб, обид — мы слышим об этом каждый Божий день. И что ни день, то новые книги, памфлеты, листки с новостями, истории, целые каталоги всевозможного рода изданий, новые парадоксы, мнения, секты, ереси, философские и богословские диспуты и прочее. То приходят известия о свадьбах, масках{37}, пантомимах, увеселениях, празднествах, прибытии послов, дуэлях и турнирах, подвигах, триумфах, пиршествах, охотах, спектаклях, а то опять, словно после перемены декораций, предательства, мошеннические проделки, грабежи, всякого рода чудовищные злодейства, похоронные шествия, погребения, кончины государей, новые открытия, экспедиции, забавное вперемежку с ужасным. Сегодня мы узнаем о назначении новых лордов и должностных лиц, завтра — об опале неких знатных особ, а потом опять о тех, кто удостоился новых почестей; одного выпустили из тюрьмы, другого, напротив, заточили, один — богатеет, другой — разоряется, этот преуспевает, а его сосед становится банкротом, сейчас изобилие, потом вновь нужда и голод, один бегает, другой разъезжает; бранятся, смеются, плачут и прочее. Вот какие новости о делах частных и общественных, и многое еще в таком же духе я слышу каждодневно. Среди мирского блеска и нищеты, веселья, гордости, затруднений и забот, простодушия и подлости, коварства, жульничества, чистосердечия и неподкупности, друг с другом переплетающихся и привлекающих к себе внимание, я ухитряюсь вести privus privatus [независимый и приватный образ жизни]; как жил доныне, так живу и теперь, statu quo prius, предоставленный своему одиночеству и моим домашним огорчениям, и разве только изредка, ne quid mentiar [не стану лгать], подобно тому как Диоген{38} наведывался в город или Демокрит отправлялся в гавань, я, развлечения ради, покидал время от времени свое убежище, дабы поглядеть на мир, и не мог удержаться от кое-каких скромных наблюдений, non tam sagax observator ac simplex recitator [но не столько как мудрый наблюдатель, сколько как безыскусственный рассказчик], и не затем, чтобы, следуя их примеру, только глумиться или смеяться над всем, а скорее со смешанным чувством.

Bilem saepe, iocum vestri movere tumultus[72],

…как суетность ваша

Часто тревожила желчь мне и часто мой смех возбуждала{39}.

Я не только по временам смеялся и глумился вместе с Лукианом{40}, осуждал в сатире вместе с Мениппом{41}, но и сокрушался вместе с Гераклитом{42}, а потом вновь то petulanti splene cachinno[73]{43} [разражался громким хохотом], а то urere bilis jecur[74] [моя печень переполнялась желчью]; меня выводило из себя то, что я не в силах исправить злоупотребления, которые вижу повсеместно. Но какие бы чувства этих писателей или Демокрита я ни разделял, а все же не ради этого я укрылся под чужим именем, а для того, чтобы в неведомом облике либо обрести немного больше свободы и независимости суждений, либо, если уж вам так непременно хочется знать, по той причине и с единственной целью, которую Гиппократ подробно излагает в своем послании к Дамагету; он рассказывает, как, отправясь однажды навестить Демокрита в его саду в предместье Абдеры, он застал философа сидящим в тени беседки[75] с книгой на коленях, погруженным в свои размышления[76] и по временам что-то записывающим, а по временам прогуливающимся. Эта книга была посвящена меланхолии и безумию; подле него лежали трупы многочисленных животных, только что им разрезанных и расчлененных, но не потому, как он объяснил Гиппократу, что он презирал Божьи создания, но дабы обнаружить местонахождение этой atra bilis, черной желчи, или меланхолии, понять, по какой причине она происходит и как зародилась в телах людей, затем чтобы он сам мог успешнее от нее излечиться и с помощью своих трудов и наблюдений научить других предупреждать и избегать ее[77]. Гиппократ всячески одобрил его благое намерение, — вот почему Демокрит Младший берет на себя смелость последовать его примеру, и поскольку тот не завершил свой труд, который ныне потерян, то quasi succenturiator Democriti [в качестве замещающего Демокрита] надеется восстановить, продолжить и завершить его в этом трактате.

Ну вот, теперь вы знаете, зачем я избрал это имя. Если это имя и заглавие оскорбляют вашу рассудительность, то, послужи подобное обвинение, выдвинутое против других, достаточным для меня оправданием, я мог бы привести множество солидных трактатов и даже проповедей, на титуле которых красуются куда более фантастические имена. Как бы там ни было, в нынешние времена это своего рода уловка — предпослать книге, которую надобно продать, фантастическое название; ведь, подобно жаворонкам, садящимся днем на расставленные для них тенета, для многих тщеславных читателей такое название послужит приманкой, и они уставятся на него, подобно глупым прохожим, пялящимся на выставленную в лавке художника старинную картину и при этом не замечающим висящее рядом превосходное полотно. И, конечно же, как считает Скалигер{44}, «ничто так не приманивает читателя, как неожиданный довод, не приходивший ему самому на ум, и ничто не продается так бойко, как оскорбительный памфлет», tum maxime cum novitas excitat palatum [но более всего привлекает то, на чем лежит печать новизны][78]. «Многие люди, говорит Авл Геллий, даже в самих названиях своих произведений выказывают непомерное тщеславие»[79] «и способны одним этим (приводит Плиний[80]{45} слова Сенеки) заставить задержаться даже человека, спешащего поскорее привести повитуху к своей дочери, собирающейся вот-вот родить». Что же до меня, то в оправдание своего поступка я могу сослаться на весьма достойные прецеденты[81], приведу, однако, лишь один из многих — Антонио Зару{46}, Pap. Episc. [католического епископа], автора «Анатомии остроумия» в четырех частях, разделах, главах и пр., которую можно прочесть в наших библиотеках.

Если кто-нибудь станет возражать против содержания этой книги или манеры, в которой я излагаю свой предмет, и потребует от меня на сей счет каких-то доводов, то я могу представить их сколько угодно. Я пишу о меланхолии, поскольку озабочен тем, чтобы самому ее избежать. Ведь главной ее причиной служит праздность, а «лучшим лекарством от нее, как считает Разис[82]{47}, какое-нибудь занятие», и хотя stultus labor est ineptiarum, от занятий пустяками польза невелика, прислушаемся все же к словам божественного Сенеки, уверяющего, что лучше aliud agere quam