Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

— Решили от тебя избавиться? — пошутил я. Меня тут же поставили на место.

— Мой дорогой друг, — произнес Кэллан своим самым что ни на есть наигранным тоном королевского самодовольства. — Полагаю, ты в высшей степени ошибаешься… Мне сообщили, что Système Groënlandais — одно из самых полезных для здоровья мест за Полярным кругом. Есть заинтересованные лица, которые…

— Я слышал, — перебил я, — и заверяю, что не слышал ни единого дурного слова об этой Системе и… и филантропах. Я ничего не имею против. Просто удивляюсь, что ты собрался в такие далекие края.

— Меня просили отправиться с миссией, — объяснил он с серьезным видом, — и установить правду о Système Groënlandais. Это новая страна, и меня заверили, что ее ждет великое будущее. В ее государственные бумаги вложено много английских средств — и, понятно, интерес проявляется соответствующий.

— Похоже на то, — сказал я. — То-то я натыкаюсь на ее упоминания каждый час дня и ночи.

— О да, — восторгался Кэллан, — ее ждет великое будущее, великое. Герцог — истинный филантроп. Он предпринял все возможные усилия, все. Он мечтал построить образцовое государство, самый образцовый протекторат мира, где для всех народов, всех религий и всех цветов кожи будет достигнуто идеальное равенство. Ты не поверишь, как он старался принести счастье коренным жителям. Он основал великое общество для защиты эскимосов — Общество Возрождения Арктических Регионов, или ОВАР, как вы его назвали, — и теперь только ждет, когда осуществится его величайший проект, Трансгренландская магистраль. Когда будет покончено и с этим, он просто отдаст Систему ее жителям. Вот как поступает великий человек.

— О да, — отозвался я.

— Что ж, — начал Кэллан заново, но вдруг прервался. — Между прочим, дальше нас это пойти не должно, — попросил он с тревогой. — Я расскажу тебе все подробности, когда придет время.

— Мой дорогой Кэллан, — сказал я с обидой, — я умею держать язык за зубами.

Он пустился развивать тему.

— И не хочу, чтобы ты верил мне на слово, ведь я и сам еще ничего не видел. Но я уверен. В пользу проекта высказывались самые замечательные люди. Прославленный путешественник Эстон говорил о нем со слезами на глазах. Он же, как ты знаешь, был там первым генерал-губернатором. Если бы не это, я бы в ту сторону и не взглянул. Именно оттого, что я считаю это начинание одним из лучших достижений великого века, я и придаю ему вес своего пера.

— Вполне понимаю, — заверил я его, но затем добавил с интересом: — Надеюсь, они не думают, что ты займешься этим бесплатно.

— О господи, нет, — ответил Кэллан.

— Ну что ж, тогда желаю удачи, — сказал я. — Им не найти человека лучше, чтобы покорить совесть нации.

Кэллан кивнул.

— Хочется верить, общественность ко мне прислушивается, — сказал он.

Кажется, эта мысль доставляла ему немалое удовлетворение.

Поезд въехал в порт Фолкстон. Меня слегка взбодрили запах моря и то, что корабль отчалил без происшествий, но все же настроение у меня портилось. Кэллан оказался тяжелым спутником. Один его вид пробуждал неприятные чувства, голос коробил слух.

— Ты едешь в «Гранд»? — спросил он, когда мы миновали Сен-Дени.

— Ну уж нет, — ответил я с запалом, — я за реку.

— Ах, — пробормотал он, — Латинский квартал. Жаль, мне нельзя с тобой. Но мне нужно заботиться о репутации. Ты бы поразился, сколько людей следят за моими передвижениями. К тому же я человек семейный.

Я с трудом сохранял молчание. Поезд вошел в яркое сияние электрических фонарей, и, сев в фиакр, я наконец выдохнул с облегчением. В той поездке через ночной город казалось, что я на пороге новой жизни — на пороге рая классом получше. В Лондоне ты всегда пассажир, а в Париже можно достигнуть цели. Те толпы на тротуарах под платанами, в черных тенях, в белом сиянии площадей, гуляют в свое удовольствие — они никуда не спешат, не ищут ничего сверх.

Мы переехали через реку — позади на фоне темного неба бледно высились недреманные башни Нотр-Дама, — продребезжали в новый свет возобновившегося бульвара, свернули на мрачную улочку и остановились перед полузнакомой закрытой дверью. Сами можете себе вообразить, как будишь дремлющего консьержа, как берешь свечу, забираешься по сотням и сотням гладких ступенек, следуя за шлепающими шагами полусонного проводника через рембрандтовские тени, — и как долгожданный сон подслащается такими мелкими неудобствами, как незнакомая голая комната и незнакомая жесткая кровать.

Глава десятая

Еще до полудня следующего дня я поднимался по лестнице нового дома, где нашел свое убежище герцог. В широких ступенях, покрытых ковром, чудилась аура секретности; в атмосфере — приглушенность, как и на самой этой улице — в приукрашенном тупичке, уводящем из бурной жизни Итальянского бульвара. Здесь чувствовался неожиданный застой пригорода, словно ты внезапно оглох посреди шума.

Выражение лица слуги, проводившего меня в комнату, было невероятно красноречиво — словно молчание частного сыщика. Это был английский слуга или актер, исполняющий такую роль, — из тех, кого обожают иностранцы. Комната встречала роскошью — не дешевой и вульгарной роскошью, а само́й вульгарностью во всей ее пышной, плюшевой и пурпурной красе. Воздух тяжелый, убитый запахом экзотических цветов, затененный шторами, напоминавшими обильные бархатные задники некоторых старинных портретов. Герцог де Мерш принес с собой в эту резиденцию вкус Нового дворца — той показной безделицы, что ошеломляет толпы честных туристов.

Я вспомнил, что он филантроп — то есть может быть человеком замечательной нравственности, но безразличным ко вкусу. Наверняка. И все-таки на меня подобное окружение действовало удручающе из-за мысли, что такое королевское великолепие лежит не на той чаше весов искусства. Я отвернулся от зала и выглянул на сияющие белые украшения фасадов напротив.

Должно быть, позади меня открылась дверь, потому что я услышал завершение тирады:

— Et quant à un duc de farce, je ne m’en fiche pas mal, moi[20], — произнес высокий голос с удивительным сочетанием иностранного акцента и глиссандо.

Последовал приглушенный упрек мужским голосом, а затем — снова с пугающей четкостью:

— Gr-r-rangeur — Eschingan — eh bien — il entend. Et moi, j’entends, moi aussi. Tu veux me jouer contre elle. La Grangeur-pah! Consoles-toi avec elle, mon vieux. Je ne veux plus de toi. Tu m’as donné de tes sales rentes Groënlandoises, et je n’ai pas pu les vendre. Ah, vieux farceur, tu vas voir ce que j’en vais faire[21].

Из соседней комнаты явилось великолепное создание — воистину великолепное. Она была хрупка, как садовая лилия. Ее большие