Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

— Она васъ всѣхъ водитъ за носъ! — сказалъ Мункенъ Вендтъ. — Статочное-ли дѣло давать командовать надъ собой такой старушенціи! Я ей такъ и сказалъ.

— Ей самой?

— Именно. А она что отвѣтила? То же самое сказалъ-де докторъ, который жилъ тутъ когда-то. Умный былъ человѣкъ, значитъ!

— И она не обидѣлась, не взбѣленилась?

— Не знаю, — отозвался Мункенъ Вендтъ. — Она меня совсѣмъ заговорила, я даже ошалѣлъ. «Я, — говоритъ она, — вѣрю въ безуміе, въ силу его необходимости; да, въ силу скрытаго въ немъ самомъ разума, какъ противовѣса обычному разуму». А я ей на это: зайду-ка лучше въ лавку выпить стаканчикъ.

И Мункенъ Вендтъ самодовольно захохоталъ.

Я спросилъ:- Ты видѣлъ маленькую Марту? Берешься быть ея учителемъ?

— Чему-бы я сталъ учить ее? — отвѣтилъ онъ. — Тебѣ извѣстны мои познанія. Вообще ни чьимъ учителемъ я не буду, а вернусь во-свояси. Нѣтъ, тутъ мнѣ долго не выдержать.

— Да, да! — сказалъ я.

Я взглянулъ на его руки. Онѣ имѣли довольно жалкій видъ: пальцы все больше и больше становились похожими на сосиски. Онъ уже не могъ надѣть перчатокъ. Я взялъ и подарилъ ему пару рубашекъ. Когда же онъ поблагодарилъ меня, я прослезился и сталъ просить у него прощенія.

Мункенъ Вендтъ удивленно разсмѣялся и спросилъ:- Въ чемъ ты просишь у меня прощенія?

Я на это не отвѣтилъ, но сказалъ только:- Любовь жестокая вещь.

Тогда онъ вытаращилъ на меня глаза и спросилъ:

— Надѣюсь, ты не влюбился въ эту старую… въ эту… ну какъ ее назвать?

— Нѣтъ, нѣтъ; въ Розу, — сказалъ я.

Дни проходили. Мункену Вендту не сидѣлось въ четырехъ стѣнахъ; хотѣлось пойти пострѣлять, но съ больными руками ничего не подѣлаешь. Съ баронессой у него вышла стычка; они никакъ не могли поладить между собой. Мункенъ Вендтъ даже запасся хорошимъ хлыстомъ и показалъ ей, какъ отхлещетъ лопаря Гильберта. Случилось это въ лѣсу у мельницы. Я слушалъ его разсказъ, затаивъ дыханіе.

— Этой сумасшедшей женщинѣ вздумалось!.. Ну, ей бросилась въ глаза сыпь у меня на рукахъ, и ее вдругъ словно осѣнило. «Да вѣдь не побывали же вы… тамъ, у божества?» говоритъ она мнѣ. — У божества? — спрашиваю я. «То есть, у каменнаго изваянія?» говоритъ она. — Былъ, — говорю. «Несчастный!» крикнула она, и пошла и пошла. Я-де дотронулся до бога лопаря Гильберта, до святыни, и вотъ онъ отомстилъ за себя! Я давай хохотать и вышучивать ее и, кажется, довелъ таки до бѣлаго каленія. Потомъ я сломилъ себѣ подходящую ветлу и сталъ ее общипывать. — Подайте, — говорю, — мнѣ этого лопаря! — Ты знаешь, его зовутъ Гильбертъ; должно быть, настоящая гадина. — Давайте его сюда! — твержу я ей. Она меня не слушаетъ, и все свое: бѣдный-де я, несчастный и тому подобныя жалкія слова. «Теперь — говоритъ, — я вижу, что онъ можетъ отомстить, этотъ каменный богъ. Это не простой камень. Какой же это камень? Вы замѣтьте себѣ, лопари поклонялись ему изъ рода въ родъ, и поклоненіе ихъ освятило его, влило въ него чудесную силу!» Вотъ до чего она договорилась. Насталъ мой чередъ, и я давай пробовать хорошъ-ли мой хлыстъ: только въ воздухѣ свистѣло! Досталось же тутъ моимъ пальцамъ, но я ничего не замѣчалъ отъ злости. — Давайте мнѣ сюда лопаря! — твержу я. «Лопаря?» спрашиваетъ она. «Онъ вамъ не поможетъ». — Такъ я самъ пойду и добуду его! — говорю. «Вы съ ума сошли! Что вы хотите съ нимъ сдѣлать?» спрашиваетъ она, бросилась за мной, ухватила и не пускаетъ. Баба сильная, удивительно сильная, а я съ этими руками просто калѣка. — Подайте мнѣ лопаря, или я самъ его найду и пригоню хлыстомъ къ вамъ на дворъ! — говорю я. «На что вамъ лопаря?» опять спрашиваетъ она и дышитъ на меня просто какъ звѣрь. Я поднялъ хлыстъ да какъ свистну по воздуху и говорю: — Клянусь Богомъ! — «Да объясните же мнѣ, на что вамъ лопарь?» вопитъ она. Я и объяснилъ, что хочу вздуть его. — Но я — говорю — подстелю ему мягкой хвои и мху, когда отдѣлаю его. Этотъ негодяй вымазалъ своего бога ядомъ, чтобы всякій, кто до него дотронется, поплатился за это. Охъ, я даже предчувствую, что прикрою лопаря Гильберта своей курткой, такъ я его отдѣлаю; придется ему тамъ полежать! — пока я это говорилъ, баронесса въ лицѣ вся перемѣнилась, глядитъ на меня, какъ помѣшанная. «Вы говорите — ядъ? Онъ намазалъ камень ядомъ?» — Да — говорю — смолой, а къ смолѣ подмѣшалъ, навѣрно, бородавочника и ртути. — «Я пошлю за лопаремъ», говоритъ она. И мы вышли изъ лѣса и пошли домой. Я даже невольно пожалѣлъ ее: такая глупая, — видно, и впрямь повѣрила всѣмъ продѣлкамъ этого лопаря! Теперь она поручила Іенсу Папашѣ день и ночь искать лопаря Гильберта и привести его съ собою. — Вы меня простите, что я былъ такъ грубъ, — говорю я ей. «Да, вы ужасный человѣкъ!» говоритъ она. Тутъ мы помолчали. «А вы правда хотите отхлестать лопаря?» спрашиваетъ она опять. — Да — говорю — хочу и сдѣлаю.

Я опять взглянулъ на руки Мункена Вендта: нѣсколько пузырей лопнуло, и образовались кровавыя язвы. Я зналъ, что у него нѣтъ ни гроша, и далъ ему два далера, которые самъ наканунѣ взялъ впередъ у Макка, и опять прослезился отъ тревоги и горя. Да, любовь жестокая вещь! думалъ я все время. Я падалъ все ниже и ниже; во мнѣ уже не было ни гордости, ни тѣни былой честности. Причинивъ кому нибудь зло, я не спѣшилъ признаться въ этомъ, а пропускалъ день за днемъ. Господи, прости мнѣ!

Но тутъ представлялся такой хорошій случай, что я все-таки открылся-бы Мункену Вендту, не будь онъ такъ занятъ своимъ приключеніемъ съ баронессой; онъ, пожалуй, готовъ былъ даже заподозрить, что я о ней плачу.

— Полно тебѣ,- сказалъ онъ. — Ей бы самой не мѣшало дать встрепку.

За обѣдомъ въ тотъ день баронесса впервые послѣ долгаго промежутка опять вела себя за столомъ прилично. Я подумалъ: она желаетъ дать понять Мункену Вендту: всякъ сверчокъ знай свой шестокъ; только напрасно она хлопочетъ; онъ ничего не замѣтитъ, не послѣдуетъ ея примѣру, а будетъ вести себя по прежнему. Но недаромъ онъ былъ вдобавокъ такимъ юнымъ и беззаботнымъ и такъ заразительно смѣялся; даже Маккъ съ удовольствіемъ прислушивался къ его болтовнѣ и улыбался его жизнерадостности. И Маккъ тоже подарилъ ему кое-что изъ своей одежи, а Мункенъ Вендтъ горячо поблагодарилъ и былъ въ отличномъ настроеніи.

Подъ вечеръ баронесса принесла ему свинцовой воды, чтобы сдѣлать на ночь примочки.

Онъ сразу заволновался:- А лопарь гдѣ? — спросилъ онъ.

— Лопарь? — повторила баронесса. — Еще не пришелъ.

Она, видимо, боялась дальнѣйшихъ разговоровъ о лопарѣ, и я постарался угомонить Мункена Вендта.

— Какой вашъ товарищъ буйный! — сказала баронесса, улыбаясь мнѣ.

— Какой я такой? Чего мнѣ еще не достаетъ? — шутливо спросилъ Мункенъ Вендтъ. — Смотрите, какимъ я сталъ франтомъ въ платьѣ вашего отца. Хоть куда!

Онъ всталъ и вышелъ. Чужое платье, правда, дѣлало изъ него совсѣмъ другого человѣка. Но въ немъ не было ни капли тщеславія и носилъ онъ новую одежду совсѣмъ, какъ свои старыя лохмотья, съ которыми онъ уже свыкся.

— Дайте мнѣ вечеромъ наложить вамъ на руки повязки съ примочкой, — сказала баронесса ему вдогонку. Она была сама доброта.

И вечеромъ у нихъ опять разыгралось сраженіе.

Мункенъ Вендтъ зашелъ ко мнѣ часовъ около одиннадцати, когда въ домѣ все уже спало, и началъ разсказывать. Руки у него были перевязаны, но тряпки сбились, и онъ просилъ меня перевязать ихъ получше.

— Неужто баронесса такая неловкая? — спросилъ я.

Мункенъ Вендтъ мурлыкалъ, словно былъ очень доволенъ, но я видѣлъ ясно, что мысли его гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ.

— Охъ, ужь эти господа! Все-то у нихъ одни фокусы да ломанье! — сказалъ онъ. — Я взошелъ къ этой старой… къ этой…

— Къ баронессѣ? — спросилъ я. — Въ ея комнату?

— Да что-жъ мнѣ было дѣлать, коли я ея нигдѣ больше не могъ найти? Что тутъ такого? — отвѣтилъ онъ. — «Идите внизъ въ гостиную!» говоритъ она. — А что мнѣ тамъ дѣлать? — говорю. Тогда она положила мнѣ примочки и говоритъ: «Спокойной ночи!» — Это почему? — говорю я. Охъ, все-то у такихъ дамъ одни фокусы да кривлянье!

Молчаніе. Я намочилъ тряпки въ свинцовой водѣ и перевязалъ ему руки. А Мункенъ Вендтъ тѣмъ временемъ все болталъ и бранилъ баронессу. Видно, онъ пытался подступиться къ ней, но ничего не добился, и я отъ души порадовался этой ея побѣдѣ. О, я зналъ, что она вовсе не таковская, какъ думалъ Мункенъ Вендтъ.

Онъ все болталъ безъ умолку, и я предложилъ ему пойти на покой. Но ему не хотѣлось спать, и онъ не собирался еще ложиться.

— Завтра я обозлю ее; застегну жилетку накриво, — сказалъ онъ. Оставлю незастегнутой одну петлю сверху и одну снизу. Да. Пусть знаетъ, что я человѣкъ невозможный. А ты, небось, не вѣришь, что она на все готова? Ого!

— Ни за что не повѣрю! — сказалъ я.

— Ого! Какъ же! Только бы ей повыкачать изъ себя все это кривлянье. Я таки долго сидѣлъ у нея. «Нельзя вамъ тутъ сидѣть», сказала она мнѣ, а я усѣлся еще поудобнѣе. «Ну, хорошо, но только на минутку», сказала она. — А почему такъ? — говорю я. Тогда она схватилась за шнурокъ отъ звонка, но позвонить не позвонила. Потомъ насупилась и пошла къ дверямъ, но и ихъ не отворила. Словомъ, одно кривлянье!