Кошка, Сёдзо и две женщины - Дзюн-Итиро Танидзаки

на всю злобность Синако и безответственность Цукамото, если бы с Лили действительно что-то произошло, то ему непременно сообщили бы, а раз не сообщают, значит, всё в порядке, и он старался отмести свои опасения.

И всё-таки если он на удивление точно соблюдал приказания Ёсико и ни разу даже не подумал побывать в Рокко, так не только потому, что за ним строго следили, но также и потому, что ему не хотелось попадаться в сети Синако. Он всё ещё не вполне понимал, зачем ей понадобилось забирать кошку, но склонен был подозревать, что Цукамото не спешил сообщать ему о Лили именно по её наущению: вероятно, Синако решила заставить его поволноваться и тем завлечь к себе. Конечно, навестить Лили хотелось, очень хотелось; но при всём том не хотелось попадать в заготовленную этой женщиной ловушку, и то же очень. Одно дело — повидаться с Лили, и совсем другое — оказаться в руках Синако. Она загордится: «Ага, пришёл-таки!», задерёт нос — подумать и то страшно… Сёдзо был по-своему хитроват и охотно пользовался в своих целях тем, что все считали его безвольным, легко поддающимся чужому влиянию. Так было и с Синако: выглядело всё так, будто он выгнал её под напором О-Рин и Ёсико, но, пожалуй, она и самому ему порядком надоела. Теперь он был уверен, что поступил правильно, и ни о чём не жалел.

Она, конечно, сейчас вон там, у себя наверху, подумал он, глядя из своего укрытия на освещённое окно второго этажа, и поёжился, представив себе характерное выражение её лица: как будто она умнее всех, а тебя считает за дурачка. Ведь для чего приехал-то: чтобы услышать, наконец, милое знакомое «мяу», хотя бы и я чужом доме, чтобы удостовериться, что никто его зверушку не обижает, больше ему ничего не надо. Сейчас подкрасться бы к чёрному ходу, заглянуть… если всё спокойно, вызвать тихонько Хацуко, передать eй курятинку для Лили, выяснить, как и что… Но как посмотришь на этот свет в окне, сразу встаёт перед глазами её лицо, и ноги цепенеют. Кто знает, вдруг Хацуко побежит звать сестру; во всяком случае, потом уж наверняка eй расскажет. То-то она загордится: отлично, мол, всё идёт как задумано. Нет уж, придётся всё-таки сидеть тут на пустыре, ждать, вдруг Лили случайно пройдёт мимо, прошло уже часа полтора, и пора было подумать о том, как обставить возвращение домой. Мать-то ничего, а вот если Ёсико уже дома, быть ему сегодня в синяках. И это бы ещё полбеды, а то ведь с завтрашнего же дня надзор усилится. Странно, однако, что за полтора часа он ни разу не услышал «мяу»: что, если сбылись его кошмарные сны и кошки тут больше нет? Если они давеча жарили рыбу на всю семью, наверное, и Лили кое-что досталось, тогда она обязательно пошла бы кушать травку, а её нет — очень это подозрительно…

Не стерпев, Сёдзо вылез из кустов, крадучись пробрался к чёрному ходу, прислушался. Внизу ставни были закрыты; слышен был только голос Хацуко, видимо, она укладывала ребёнка, больше никаких звуков. Если бы Лили хоть на миг появилась в окошке, пусть бы даже наверху — какая была бы радость, но в верхнем окне виднелась только белая занавеска, вверху — темнее, внизу — посветлее, должно быть, Синако опустила лампочку пониже и занималась своим рукодельем. Сёдзо представилась мирная картина: Синако усердно орудует иголкой, а рядом, свернувшись уютным колечком, нежится Лили. Они одни в кругу немигающего электрического света, вся остальная комната погружена в полумрак… Уже совсем поздно, кошка чуть слышно сопит во сне, а женщина всё так же молча шьёт… Грустная, но трогательная сцена. Если там, за окном, и правда такой уютный мирок, — если произошло чудо и Лили подружилась с Синако, — не замучит ли его ревность при виде этой мирной картины?

Честно говоря, ему всё-таки было бы досадно, если бы оказалось, что Лили забыла прошлое и вполне довольна настоящим. Конечно, хуже, если с ней плохо обращаются или если она сдохла, но всё равно — так тоже невесело. Может быть, и к лучшему, что ему ничего не известно.

Сёдзо услышал, как часы на первом этаже пробили половину: бом… Половина восьмого, сообразил он и вскочил, как будто кто-то толкнул его, но, отойдя на несколько шагов, вернулся, вынул из-за пазухи свёрток с курятиной и стал лихорадочно придумывать, куда бы его пристроить: то ли у двора, то ли, пожалуй, у мусорного ящика. Надо, чтоб гостинец лежал в таком месте, где его могла бы обнаружить только Лили, но в кустах его учуют собаки, а тут заметят обитатели дома. Что бы такое придумать? Нет, поздно этим заниматься. Если самое большее через полчаса он не будет дома… «Ну-ка, где ты был столько времени?» — прозвучал у него в ушах грозный окрик разгневанной Ёсико. Так ничего и не придумав, он развернул свой гостинец прямо в кустах, придавил края камешками, укрыл листьями и со всех ног помчался к чайной, где оставил велосипед.

* * *

В тот вечер Ёсико вернулась домой на час с лишним позже Сёдзо. Она была в прекрасном настроении, рассказывала, как ходила с младшим братом на бокс. На следующий день они с Сёдзо поужинали раньше обычного и отправились в Кобе развлекаться.

О-Рин приметила, что Ёсико всегда бывала весела после поездки в Имадзу — так продолжалось неделю, пока у неё водились полученные от отца деньги. Она тратила их не задумываясь, ходила в кинематограф, в оперетку, разок-другой могла пригласить и Сёдзо. В такие дни супруги отлично ладили между собой, но к концу недели Ёсико приходила в уныние. Начинала скучать, целыми днями без дела слонялась по дому или читала журналы и то и дело бранила мужа. Сёдзо, со своей стороны, пока жена была при деньгах, усердно изображал преданного супруга, но по мере того как тратить становилось нечего, всё больше дулся и огрызался. Больше всех доставалось при этом матери, не вовремя попадавшей под руку. Поэтому всякий раз, когда Ёсико отправлялась в Имадзу, О-Рин втихомолку радовалась: вот и отлично, поживём спокойно.

Сейчас как раз начиналась одна из таких мирных недель. Однажды вечером, дня через три-четыре после поездки в Кобе, когда супруги, ужиная вдвоём, оба успели немного выпить, Ёсико, слегка раскрасневшаяся от сакэ, сказала:

— Какая скучная была на этот раз картина. А ты как считаешь? — и потянулась к бутылке, чтобы наполнить чашечку мужа. Но Сёдзо перехватил у неё