Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

делать? Нет, что же делать? Поневоле растеряешься.

 Словом, он обрел сладость и свет, и в такой мере, что, окажись он у себя, на Корк-стрит, 1, чувства его были бы прежними. Однако ему еще предстояло то, что лишило массы последних шансов на его любовь.

 Кажется, я говорил, что за соседним столиком сидел, а в каком-то смысле — и лежал, неприятный субъект. Теперь он очнулся и смотрел на племянника таким взором, словно тот ему не нравится. Вероятно, так оно и было. Арчибальд носил воротничок, немного помятый к тому времени, но — воротничок, а он их не любил.

 — Чего сидишь? — осведомился он.

 Арчибальд вежливо объяснил, что только что съел отбивную.

 — Ы! — сказал субъект. — Вырвал, значит, у голодных сирот. Прям изо рта.

 — Нет-нет, — заверил Арчибальд, — мне ее подали.

 — Прям счас!

 — Честное слово. Я бы в жизни не стал есть отбивную, недоеденную сиротой.

 — А форсу-то, форсу! Воротничок напялил.

 — Это форс?

 — Ну!

 Арчибальд растерялся.

 — Простите, пожалуйста, — сказал он. — Если б я знал, что вы это так примете, я бы его не надел. Вообще-то он — не накрахмаленный. Мягкий такой… Хотите, сниму?

 — Да ладно, — смягчился субъект. — Чего там, носи, пока не сдернут. Дождетесь, полетят эти воротнички!

 Арчибальд удивился.

 — Воротнички? Я думал, головы.

 — С головами вместе.

 — Можно будет играть в футбол, — пошутил мой племянник.

 — Эт кому? — оживился собеседник. — Тебе, что ли? Не-а. Голова-то чья? То-то! Так и скачут, так и скачут…

 — Если вы не возражаете, — попросил Арчибальд, — поговорим об этом позже.

 — Ы?

 — Ну, все-таки, сразу после обеда…

 — Обедает он! А си-и-ироты…

 — Нет-нет! Я уже объяснил.

 — Ладно, — опять смягчился субъект. — Тогда лопай.

 — Простите?

 — Давай, давай, а то нечем будет. Голову оттяпают.

 — Да я все съел.

 — Не-а.

 — Съел.

 — Ну, прям! Вон сколько сала.

 — Я его не ем.

 — Не ешь?

 — Нет.

 Человек встал и направился к Арчибальду.

 — А ну, жри! — заорал он. — Это виданное ли дело? Сала он не ест!

 — Да я…

 — Меня мать учила, все доедай. Не оставляй сала на тарелке.

 — Вы уж простите…

 — Лопай!

 — Вы послушайте…

 — Ло-о-опай!

 Положение было сложное, и Арчибальд это понял. Судите сами: один носит воротнички и не любит сала, другой любит сало, hq не воротнички. Словом, племянник мой очень обрадовался, когда кто-то вбежал в комнату.

 Радость оказалась недолгой. Новоприбывший был не кто иной, как человек с рукавами.

 Да, господа, словно путник в пустыне, Арчибальд просто кружил и вернулся в тот самый «Гусь и Огурец», к человеку, которого не думал встретить в этой жизни.

 — Чего орете? — осведомился тот.

 Неопрятный субъект мгновенно преобразился, сменив угрозы на тихий плач.

 — Сала не ест… — плакал он в пепельницу. — Сала, понимаешь, не ест! Воротничок напялил, а са-а-а-ла…

 — Да плюньте вы, — начал человек с рукавами, обращаясь к Арчибальду, но внезапно утратил ту приветливость, которая присуща гостеприимному хозяину. Он хмыкнул, хрюкнул, и тихо вымолвил:

 — Вот это да! Тот самый.

 После этого он поплевал на ладони.

 — Минуточку! — сказал Арчибальд. — Послушайте!

 — А чего я делаю? — откликнулся субъект. — Слушаю. Да. Так ему! — прибавил он, услышав грохот. — Сала он не ест!

 В то время ночи, когда часы, если они правильны, показывают ровно три, перед домом 36-а по улице Парк-лейн послышалось робкое кудахтанье. Покаянный, усталый, не любящий масс, пламенно любящий невесту племянник мой начинал свой коронный номер. Аврелия велела прийти, он и пришел.

 Поначалу шло туговато, потом он разыгрался. Голос обрел выразительность, силу и все то, что обращает подражание курице в произведение искусства. Вскоре стали открываться окна, высовываться головы. Кто-то звал полицию. Этот мир снисходит к влюбленным, но не тогда, когда они изображают кур по ночам.

 Наконец явился закон в лице констебля С. 44.

 — Это что такое? — спросил он.

 — Куд-кудах, — отвечал Арчибальд.

 — То есть как?

 — Кудах-кудах-кудах, — рассыпался трелью мой племянник.

 Пришла та минута, когда нужно обежать круг. Констебль, опустивший руку на плечо, этому мешал. Арчибальд легко отпихнул его — и в это самое время открылось окно.

 Прекрасная Аврелия спала крепко и, услышав первые «куд-кудах», решила, что это ей снится.

 Теперь, когда она проснулась, душу ее затопила волна облегчения и любви.

 — Арчибальд! — вскричала она. — Неужели ты, старый гад?

 — А кто же еще? — отвечал племянник, прерывая представление.

 — Иди сюда, выпей!

 — Спасибо, с удовольствием, — сказал Арчибальд. — Нет, прости. Кажется, не могу.

 — Почему?

 — Полисмен схватил.

 — И не отпустит, — развил его мысль констебль достаточно мрачным тоном, ибо живот у него еще ныл.

 — Не отпустит, — перевел Арчибальд. — Теперь я, наверное, приду… когда, начальник?

 — Через две недели без обжалования, — отвечал тот. — Нападение при исполнении.

 — Через две недели, — сообщил Арчибальд уже издали. — Четырнадцать дней.