Кнут Гамсун - Бенони

А Роза часть времени проводила дома, часть — в Сирилунне и нередко ходила погулять со своим женихом, молодым Арентсеном. Письмо Бенони так и не было отправлено. Нет, нет, в своё время она твёрдо решила вести себя достойно и сдать письмо на почту, но внутреннее тепло оставило её, письмо так и лежало на одном месте, а потом она его просто спрятала с глаз подальше. Николай скорей всего был прав, когда говорил, что такие письма нельзя выпускать из рук. Сознание вины в ней постепенно ослабело: пусть Бенони несёт свой крест, как она четырнадцать лет подряд несла свой; вот Маку она несколько раз хотела выложить всю правду, но он не желал её слушать. «Нет, нет, я в этом не разбираюсь», — говорил он и отмахивался. Но ведь он отлично во всём разбирался, когда содействовал её помолвке с Бенони! Хо-хо, видно, Мак понял, в чём тут дело, вся округа это знала, маленький осторожный намёк в устах лопаря Гилберта разлился широкой рекой сплетен. Впрочем, Розу отнюдь не смущало, что люди всё знают, это могло избавить её от объяснений, облегчало положение, помогало выпутаться.

Но всё-таки Роза не могла себя чувствовать спокойно во время своих визитов в Сирилунн. Рано или поздно придётся давать отчёт.

Сразу же после возвращения Бенони развил бурную деятельность, распорядился доставить к нему столик для рукоделия и пианино. Мак выговорил только одно условие: чтоб это произошло поздно вечером. В остальном же Мак вёл себя достойно и не подорожился, три сотни талеров за всё про всё, за фамильные драгоценности, за сокровища, поистине не имевшие цены.

Когда Бенони смутила даже эта, вполне сходная цена и он сказал, что такой наличности на руках не имеет, Мак покачал головой и ответил:

— Но, дорогой мой Хартвигсен, у нас ведь есть общие счёты... Я другое тебя хотел спросить: ты серебро-то купил? С этим у тебя всё в порядке?

— Я купил ей кольцо и крестик, — отвечал Бенони и начал крутить собственное новое кольцо на правой руке.

— А серебро как же? Чем она у тебя, по-твоему, будет обедать? — спросил Мак.

Бенони запустил пальцы в свою шевелюру, не зная как ответить. Мак гнул своё:

— Я понимаю, можно обойтись и тем, что у тебя есть, и Роза, конечно, не откажется обедать роговой ложкой, но ведь не настолько же ты обнищал, чтобы заставить её пользоваться роговой ложкой и железной вилкой.

— Об этом я, по правде сказать, и не думал, — пробормотал удручённый Бенони.

Мак сказал решительным голосом:

— Я уступлю тебе немного серебра.

После чего он взял перо и принялся подсчитывать.

Бенони поблагодарил за помощь, за то, что его спасли от неловкости. И вообще, куда как приятно владеть серебром, которым он будет пользоваться на свадьбе.

— Но не слишком много, — сказал он Маку, — не больше, чем я могу осилить, если вы заняты именно этим подсчётом.

— Я насчитаю не больше, чем по карману такому бедняку, — с улыбкой отвечал Мак. — И вообще тебе, по-моему, должно быть стыдно. Ну так вот, за сотню талеров ты получишь самое необходимое.

— Всего, значит, выйдет четыре? — спросил Бенони. — Столько у меня нет.

Мак начал что-то писать.

— Только не вычитайте эти четыре сотни из моих пяти тысяч, — вскричал Бенони. — Пожалуйста, запишите это особо. Я расплачусь как только смогу.

— Ладно.

Итак, Бенони стал владельцем множества сокровищ, и не было для него больше радости, чем ходить по своей комнате и любоваться на них. Одну из ложек и одну из вилок, которые показались ему особенно красивыми, он предназначал для Розы, на каждый день, и чтоб они не смешивались с остальными. Он представлял себе, как она будет подносить их к своим губам, и снова бережно заворачивал. Ну и удивится же Роза. Но дни шли за днями, а Роза не появлялась, он написал ей, а она всё равно не пришла. Он начал размышлять о причине и, уж конечно, при всём желании не мог пропустить мимо ушей слухи, которые ходили в посёлке про Розу и про молодого Арентсена. Он вёл себя так, будто этого не может быть, пустой слух, гнусная ложь, но в сердце у него жило великое беспокойство. Разве он не приготовил для неё решительно всё — дом, пианино, серебро, словом, всё? Даже голубей, и тех раздобыл, голуби гуляли по двору, а потом взлетали и, тяжело взмахивая крыльями, летели к себе на голубятню. Забавные они твари, эти породистые голуби. Самцы описывали круги, словно взаправдашние танцоры, а когда они садились на крышу сарая, им ничего не стоило в голубиной невинности загадить всю стену.

Но дни-то проходили...

Как-то под вечер Бенони ходил взад и вперёд по дорожке, ведущей к дому пономаря. И на этой дорожке ему повстречалась Роза.

Да, Бенони вышел погулять. Дело шло к весне, лёд стаял, фьорд сверкал синевой, вернулись перелётные птицы, а сороки вышагивали по полю словно трясогузки и шумели и хохотали дни напролёт. Значит, весна уже здесь. А Бенони много чего наслушался про Розу, свою невесту, и целую неделю крепился, а сегодня вот взял и вышел погулять.

При встрече оба побледнели. Она сразу же увидела толстое кольцо на правой руке у Бенони.

— Вот и ты гуляешь, — сказал Бенони, поздоровавшись с ней за руку.

— Да... До чего у тебя свежий и хороший вид после рейса к Лофотенам, — сказала и она, чтобы как-то умаслить его. Голос у неё дрожал.

— Тебе так кажется?

И тут Бенони решил вести себя как ни в чём не бывало и выкинуть из головы все сплетни, которых он наслушался; ведь перед ним стоит Роза, его невеста, не так ли? И он обнял её и хотел поцеловать.

— Не надо! — крикнула она и отвернулась.

Он не стал упрашивать, он разжал руки и спросил:

— Почему не надо?

— Не надо, — снова крикнула она.

Тут его взяла досада, и он сказал:

— Я не стану выпрашивать у тебя знаки внимания.

Молчание.

Она стояла опустив голову, а он неотступно глядел на неё и собирался с духом.

— Я надеялся получить от тебя хоть несколько слов ещё на Лофотенах.

— Да, — безропотно согласилась она.

— А с тех пор как я вернулся, тебя нигде не было видно.

— Я знаю, — только и ответила она.

— Что же мне теперь думать? Неужели между нами всё кончено?

— Боюсь, что так.

— Я кое-что об этом слышал, — сказал он и кивнул, но продолжал всё так же сдержанно. — Ты, верно, не помнишь, в чём мне поклялась?

— Почему же, я помню, но...

— А ты не помнишь, что я подчеркнул один день в календаре?

— Подчеркнул? Какой день? — ответила она, смутно догадываясь о чём идёт речь.

— Я подчеркнул тот день, который ты сама назначила.

Она медленно кивнула в знак того, что это ужасно.

— Тот день, в который нас должны были обвенчать, — продолжал он, чем терзал её ещё больше.

И тут, отступив на несколько шагов назад, она заговорила:

— Ну что я могу тебе ответить? Наверно, мы просто не подходим друг другу. Конечно, хорошего в моём поступке нет, но тут уж ничего не поделаешь. Подумай, к чему бы это всё привело. Ради Бога, Бенони, забудь всё, ради Бога, забудь.

— Да, да, говорить ты мастерица, — сказал он, — где мне с тобой тягаться. Люди толкуют, будто Николай Арентсен желает тебя получить.

На это она ничего не ответила.

— И с тобой он не первый день знаком, толкуют люди.

— Да, мы давно знакомы. С детских лет ещё, — сказала она.

Бенони взглянул на её лицо красивой овальной формы, на её большой, яркий рот, на грудь, которая взволнованно колыхалась, а глаза она так опустила, что ресницы слились в одну поперечную черту. Уж, верно, в ней гнездилась какая-нибудь дьявольщина, иначе откуда бы у неё взялся такой рот.

От волнения губы у него так задрожали, что между лих сверкнули желтые, моржовые зубы.

— Да, да. Николай первым тебя взял, пусть и напоследок тобой владеет, — сказал он, пытаясь сохранить равнодушный вид.

— Да, — тихо сказала она и почувствовала глубокое облегчение. Дело было сделано, и всё, что надо, сказано.

— И ещё этому Николаю ни о чём не пришлось тебя просить понапрасну, — с жаром продолжал Бенони.

Она подняла на него недоумённый взгляд.

— Люди так говорят. И твоё хвалёное благородство для меня всё равно как голубиный помёт. Можешь идти и лечь с ним опять.

Она пристально глядела на него, у неё сделалось большое, невинное лицо, но потом черты его исказились и глаза вспыхнули гневом.

Бенони увидел, что он натворил, и немного смутился.

— Так люди говорят. А я не знаю. Это не моё дело.

— Ты с ума сошёл! — вырвалось у неё.

Он тотчас пожалел о сказанном, заговорил снова, понёс какую-то околесицу, он был смешон в своём великом смятении.

— Ты зря так огорчаешься, — сказал он. — Думаешь, я совсем свинья?! Просто мне не под силу стоять и беседовать с тобой ангельским голосом, вот и весь сказ. Тебе дела нет до моего жалкого сердца, ты только слышишь глупости, которые я произношу вслух. Впрочем, об этом не стоит беспокоиться, — утешил он её.