Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни

Вскоре отец выздоровел, и я отбыл в Чжэньчжоу. В мое отсутствие пришел ответ от Юнь. Отец сам распечатал ее письмо. Как я потом узнал, Юнь снова писала о том, что Ци-тан занял большую сумму. А в конце следовали такие слова: «Твоя мать считает, что в болезни старика повинна наложница. Как только он оправится от своих недугов, посоветуй Яо сказать старику, будто бы она скучает по дому. А я тем временем попрошу ее родителей приехать в Янчжоу и забрать ее домой. Это единственный выход». Письмо привело отца в неистовую ярость. Прежде всего он спросил Ци-тана, действительно ли тот брал в долг, и мой брат заявил, что впервые об этом слышит. Затем отец написал мне: «Твоя жена занимает тайком от тебя деньги и клевещет на твоего брата. Более того, у нее хватает дерзости называть свекровь «твоей матерью»[88], а меня, почтенного отца твоего, «стариком». Нет и не может быть более недостойной грубости. Я уже отправил домой нарочного с повелением, в коем предписал изгнать ее из дому. Если у тебя осталась хоть малость соображения, ты должен сам понять ее вину».

Это известие поразило меня как гром среди ясного неба. Я немедленно написал ответ, умоляя о прощении, вскочил на коня и поспешил домой в страхе, как бы Юнь не покончила с собой. В то время как я объяснял своим домашним, как все произошло, принесли письмо от отца, в котором тот не преминул изобразить поведение Юнь в самых мрачных тонах. Юнь, рыдая, сказала:

— Конечно, не следовало мне употреблять такие слова, но я сделала это по неведению, свекор мог бы простить меня.

По прошествии нескольких дней отец известил меня о новом решении:

— Я не хочу наказывать вас с излишней строгостью. Но избавь меня от своего присутствия, забери жену и оставь мой дом. Так вы избежите более сурового проявления моего гнева.

Я хотел было отправить Юнь на некоторое время к ее родственникам. Но матушка ее давно умерла, младший брат убежал из дому, да и сама Юнь не желала зависеть от родственников. К счастью, мой друг Лу Бань-фан, прослышав о нашей беде, сжалился над нами и пригласил пожить у него в Сяошуанлоу. Через два года отец, наконец, узнал всю правду. Это случилось после того, как я вернулся из Линнани. Он сам приехал к нам в Сяошуанлоу. Обращаясь к Юнь, отец сказал ей тогда:

— Я знаю всю правду. Почему бы вам обоим теперь, не возвратиться под родительский кров?

Домой мы вернулись втроем и счастливо зажили в нашем старом доме. Согласие в семье было восстановлено. Но кто знал, что история с певичкой Хань-юань принесет нам новые несчастья!

Юнь издавна страдала кровотечениями. Недуг особенно обострился после того, как ее младший брат в один прекрасный день покинул родительский дом, да так никогда и не вернулся. Вслед за тем умерла мать, убитая тоской по сыну. Юнь была подавлена горем. С тех пор как она подружилась с Хань-юань, у нее целый год не было кровотечений, и мы стали надеяться, что благотворное воздействие дружбы окажется для нее лучшим лекарством. Но вскоре Хань-юань рассталась с нами: ее просватали за одного богатого влиятельного человека, который дал за нее тысячу золотых монет.. Если бы не эти деньги, ее мать умерла бы с голоду. Наша красавица-подруга должна была уехать в княжество Кашгар. Я не сразу решился сообщить эту новость Юнь. Но однажды, когда она была в гостях у Хань-юань, та сама поведала ей всю правду. Вернувшись домой, Юнь сказала мне, безутешно рыдая:

— Я никогда не предполагала, что Хань-юань постигнет такая злосчастная судьба.

Я ответил:

— Возьми себя в руки. Какова по-твоему должна быть участь певички? Коль скоро она привыкла «одеваться в шелка и вкушать яшмовую пищу»[89], то никогда не сможет довольствоваться шпилькой из шипа терновника и холщовой юбкой. Неужели лучше жить в бедности и горевать, что тебя никто не берет замуж!

Не менее трех раз я принимался успокаивать и утешать ее. Юнь была так потрясена, что кровотечения возобновились с новой силой. Ни пребывание в постели, ни целебные снадобья — ничто не помогало. Временами, казалось, наступало улучшение, но потом все возобновлялось.

Но не только это омрачало нам жизнь. С каждым годом долги наши росли, а мы сами оказались мишенью насмешек всей семьи. Отец мой и родственники были недовольны Юнь, укоряя ее за то, что она стала названной сестрой певички. Я же, оказавшись между двух огней, совсем отчаялся и уже не знал, бывает ли счастье в жизни.

Нашу дочь звали Цин-цзюнь. К тому времени, о котором я пишу, ей исполнилось четырнадцать. Она знает письмо. Отличаясь редкой понятливостью, быстро, научилась преодолевать трудности жизни, закладывая золотые заколки и платье. Был у меня и сын Фэн-сэнь. Ему шел двенадцатый год, и он ходил к учителю. Долгие годы я нигде не служил и, чтобы прокормить семью, открыл лавку по продаже книг и живописных свитков.

Трехдневного дохода от лавки едва хватало, чтобы протянуть один день, и мы дошли до крайности.

Ни у кого из нас не было теплого платья, и в суровые зимы оставалось лишь запастись терпением. Цин-цзюнь ходила в легком платье и, хотя вся дрожала, упорно твердила:

— Мне не холодно.

Видя нашу нищету, Юнь отказалась от лекарей и перестала принимать пилюли.

За это время Юнь лишь однажды поднялась с постели. Это случилось в тот день, когда из управы князя Фу приехал мой друг Чжоу Чунь-сюй. Он искал мастерицу, чтоб заказать вышивку к обложке буддийского фолианта «Сутра сердца». Привлеченная значительным вознаграждением, обещанным за работу, Юнь предложила свои услуги. К тому же она верила, что за украшение буддийского канона судьба отведет от нас беды и ниспошлет нам счастье. Мой друг спешил и не мог долго ждать, и Юнь пришлось закончить работу за девять дней. Конечно, для человека такого слабого здоровья это было непомерным напряжением. Недомогания ее усилились, она стала жаловаться на боли в спине и головокружение. Не думал я, что Будда откажет в милосердии столь несчастному человеку, как я.

Юнь закончила работу, и состояние ее здоровья ухудшилось. Теперь забота о ней еще большим бременем легла на мои плечи, она то и дело требовала, чтобы ей подали воды или вскипятили чай.

Рядом с моей лавкой снимал помещение один шансиец. Он жил тем, что под высокий процент ссужал деньгами. Время от времени он заказывал мне картины. Так, собственно, мы и познакомились. Один из моих приятелей захотел занять у него пятьдесят серебряных монет[90] и попросил меня быть поручителем. Я не счел возможным отказать ему. Вскоре приятель скрылся, прихватив с собой все деньги. Ростовщик, конечно, за долгом пришел ко мне, причем каждый его визит сопровождался руганью. Поначалу я пытался заплатить долг своими картинами, но в конце концов их запас иссяк. Наступил такой момент, когда у меня не осталось ни одной вещи, которую я мог бы отдать в погашение долга. В конце лета мой отец возвратился домой, и ростовщик потребовал от него уплаты долга, подняв сильный шум у нас в доме. Узнав, в чем дело, отец принялся меня ругать. Он сказал:

— Мы принадлежим к кругу, где в обычае носить шапку и пояс чиновника, и не можем брать на себя уплату долгов низких людишек.

Я собрался объяснить ему, как все произошло, но в это время появился посыльный от подруги Юнь из Сишаня, урожденной Хуа, с которой Юнь с детских лет считались названными сестрами. Проведав о нездоровье Юнь, Хуа прислала нарочного. Но отец почему-то решил, что это посыльный от певицы Хань-юань, и, рассердившись еще больше, сказал:

— Твоя жена не блюдет своего достоинства — она стала названной сестрой певички. Да и сам ты, вместо того чтобы водить знакомство с приличными людьми, якшаешься со всяким сбродом. У меня не хватает духу убить тебя[91], я даю тебе три дня сроку, чтоб ты покаялся в своих поступках, — иначе я подам на тебя в суд, обвинив в непочтительности.

Услыхав об этом, Юнь залилась слезами и сказала:

— Это я повинна в том, что отец в гневе. Я знаю, что ты не пережил бы моей смерти. Но и я не перенесу разлуки с тобой. Попроси разрешения войти посыльному от Хуа, я хочу поговорить с ним наедине.

Поддерживаемая дочерью, Юнь вышла в передние покои и принялась расспрашивать слугу из дома Хуа:

— Действительно ли госпожа прислала тебя ко мне или же ты, отправившись по другим делам, просто заглянул мимоходом?

Слуга ответил:

— Моя госпожа давно наслышана о вашей болезни и хотела бы сама навестить вас, но она еще ни разу не покидала своего дома и не решилась приехать. Она наказала мне передать, что, если вас не смущает жизнь в бедном деревенском доме и вы не побрезгуете простой пищей, она будет рада видеть вас у себя, дабы исполнить обещание, которое вы дали друг другу в детстве,— в те времена, когда вы вместе вышивали по вечерам, сидя у одной лампы.

Посыльный напомнил Юнь о детской клятве помогать друг другу в бедах и несчастьях.