Том 6. Кабала святош - Михаил Афанасьевич Булгаков

человек пробурчал что-то, выходило, что и на квартире председателя нету.

— Когда придет?

Человек вообще ничего не сказал, а поглядел в окно.

— Ага, — сказал умный Латунский и попросил секретаря.

Человек побагровел от напряжения и сказал, что и секретаря нету тоже, что неизвестно когда придет и что он болен.

— А кто же есть из правления? — спросил Латунский.

— Ну я, — неохотно ответил человек, почему-то с испугом глядя на чемодан Латунского, — а вам что, гражданин?

— А вы кто же будете в правлении?

— Казначей Печкин, — бледнея, ответил человек.

— Видите ли, товарищ, — заговорил Латунский, — ваше правление дало мне телеграмму по поводу смерти моего племянника Берлиоза.

— Ничего не знаю. Не в курсе я, товарищ, — изумляя Латунского своим испугом, ответил Печкин и даже зажмурился, чтобы не видеть телеграммы, которую Латунский вынул из кармана.

— Я, товарищ, являюсь наследником покойного писателя, — внушительно заговорил Латунский, вынимая и вторую киевского происхождения бумагу.

— Не в курсе я, — чуть не со слезами сказал странный казначей, вдруг охнул, стал белее стены в правлении и встал с места.

Тут же в правление вошел человек в кепке, в сапогах, с пронзительными, как показалось Латунскому, глазами.

— Казначей Печкин? — интимно спросил он, наклоняясь к Печкину.

— Я, товарищ, — чуть слышно шепнул Печкин.

— Я из милиции, — негромко сказал вошедший, — пойдемте со мной. Тут расписаться надо будет, дело плевое. На минутку.

Печкин почему-то застегнул толстовку, потом ее расстегнул и пошел беспрекословно за вошедшим, более не интересуясь Латунским, и оба исчезли.

Умный Латунский понял, что в правлении ему больше делать нечего, подумал: «Эге-ге!» — и отправился на квартиру Берлиоза.

Он позвонил, для приличия вздохнув, и ему тотчас открыли. Однако первое, что удивило дядю Берлиоза, это было то обстоятельство, что ему открыл неизвестно кто: в полутемной передней никого не было, кроме здоровеннейших размеров кота черного цвета. Латунский огляделся, покашлял. Впрочем, дверь из кабинета открылась, и из нее вышел некто в треснувшем пенсне. Без всяких предисловий вышедший вынул из кармана носовой платок, приложил его к носу и заплакал. Дядя Берлиоза удивился.

— Латунский, — сказал он.

— Как же, как же! — тенором заныл вышедший Коровьев, — я сразу догадался.

— Я получил телеграмму, — заговорил дядя Берлиоза.

— Как же, как же, — повторил Коровьев и вдруг затрясся от слез, — горе-то, а? Ведь это что же такое делается, а?

— Он скончался? — спросил Латунский, серьезнейшим образом удивляясь рыданиям Коровьева.

— Начисто, — прерывающимся от слез голосом ответил Коровьев, — верите, раз! — голова прочь! Потом правая нога — хрусть — пополам! Левая нога — пополам! Вот до чего эти трамваи доводят.

И тут Коровьев отмочил такую штуку: не будучи в силах совладать с собой, уткнулся носом в стену и затрясся, видимо будучи не в силах держаться на ногах от рыданий.

«Однако какие друзья бывают в Москве!» — подумал дядя Берлиоза.

— Простите, вы были другом покойного Миши? — спросил он, чувствуя, что и у него начинает щипать в горле.

Но Коровьев так разрыдался, что ничего нельзя было понять, кроме повторяющихся слов «хрусть и пополам!».

Наконец Коровьев вымолвил с большим трудом:

— Нет, не могу, пойду приму валерианки, — и, повернув совершенно заплаканное лицо к Латунскому, добавил:

— Вот они, трамваи.

— Я извиняюсь, вы дали мне телеграмму? — осведомился Латунский, догадываясь, кто бы мог быть этот рыдающий человек.

— Он, — сказал Коровьев и указал пальцем на кота.

Латунский вытаращил глаза.

— Не в силах, — продолжал Коровьев, — как вспомню!.. Нет, я пойду, лягу в постель. А уж он сам вам все расскажет.

И тут Коровьев исчез из передней.

Латунский, окоченев, глядел то на дверь, за которой он скрылся, то на кота. Тут этот самый кот шевельнулся на стуле, раскрыл пасть и сказал:

— Ну я дал телеграмму. Дальше что?

У Латунского отнялись и руки и ноги, в голове закружилось, он уронил чемодан и сел на стул напротив кота.

— Я, кажется, русским языком разговариваю? — сказал кот сурово, — спрашиваю: дальше что?

Что дальше — он не добился, Латунский не дал никакого ответа.

— Удостоверение, — сказал кот.

Ничего не помня, ничего не соображая, не спуская глаз с горящих в полутьме зрачков, Латунский вынул паспорт и мертвой рукой протянул его коту.

Кот, не слезая со стула, протянул пухлую лапу к подзеркальному столику, взял с него большие очки в роговой оправе, надел их на морду, от чего сделался еще внушительнее, чем был, и вооружился паспортом Латунского.

«Упаду в обморок», — подумал Латунский. И расслышал, что где-то сдавленно рыдает Коровьев.

— Каким отделением милиции выдан? — спросил кот, сморщившись и всматриваясь в страницу.

Ответа не последовало.

— Двенадцатым, — сам себе сказал кот, водя пальцем по паспорту, который он держал кверху ногами, — ну да, конечно, конечно, двенадцатым. Известное отделение! Там кому попало выдают. Ну да ладно, доберутся когда-нибудь и до них. Попался б ты мне, выдал бы я тебе паспорт!

Кот рассердился и паспорт швырнул на пол.

— Похороны отменяются, — добавил он. И крикнул:

— Фиелло!

В передней появился маленького роста, хромой и весь в бубенчиках. Латунский задохнулся от страху. Он был белее белого. Одной рукой он держался за сердце.

— Латунский, — сказал кот, — понятно?

Молчание.

— Поезжай немедленно в Киев, — сквозь зубы сказал кот, — и сиди там тише воды, ниже травы. И ни о каких квартирах не мечтай. Понятно?

— Понятно, — ответил тихо Латунский.

— Фиелло, проводи, — заключил кот и вышел из передней.

Латунский качнулся на стуле, потом вскочил.

Тот, который в бубенчиках, был рыжий, кривоглазый, косоротый, с торчащими изо рта клыками. Росту он был маленького, доходил только до плеча Латунскому. Но действовал энергично, складно, уверенно, организованно. Прежде всего, он открыл дверь на лестницу, затем взял чемодан Латунского и вышел с ним на площадку. Латунский в это время стоял, прислонившись к стене.

Рыжий, позвякивая бубенчиками, без всякого ключа открыл на площадке чемодан и прежде всего вынул из него громадную вареную курицу, завернутую в украинскую газету, и положил ее на площадку. Затем вынул две пары кальсон, рубашку, бритвенный ремень, какую-то книжку и простыню. Все это бросил в