Это безумие - Теодор Драйзер

Аглаю удержать. И, в конце концов, удалось, вскоре она уже, как встарь, сидела у меня на коленях, обвивая руками мою шею. О боже, она чуть не умерла. Она так рада, что я вернулся. Но, право же, я должен задуматься. Она не может оставаться со мной против моей воли, хотя никого, кроме меня, уже не полюбит. Но когда она так страдает, она способна сделать все, что угодно: выйти замуж за другого или покончить с собой. Но как же ей больно, как же больно!

И после всего этого (и из-за этого) я ей лгу! Уловки и отговорки! Однажды, до того как Аглая в первый раз увидела Э., Э. увидела Аглаю. Аглая стояла вместе со мной на одном из перекрестков верхнего Бродвея – место в те годы куда более симпатичное, чем сегодня. И, прежде чем расстаться (всего через несколько минут у меня была назначена встреча с Э.), я ее поцеловал.

И Э. – она прогуливалась перед рестораном, где мы договорились встретиться, – это увидела и пришла в ярость. Потом она мне сказала, что решила больше со мной не встречаться, но, образумившись, передумала и поинтересовалась, кто эта женщина. От гнева лицо ее стало восковым: Не припомню, чтобы кто-нибудь пребывал в такой ярости, – на лице Э. не было ни кровинки. Однако после того, как я объяснил ей, кто такая Аглая, и пошел ва-банк: «Хочешь расстаться? Давай расстанемся!» – она сменила гнев на милость: в конце концов, это ведь старая история, а она, Э., моя нынешняя возлюбленная. Она вытеснила Аглаю.

Вечер еще не кончился, а Э. даже сделала Аглае комплимент:

– Какая же она красивая, по-настоящему красивая!

Когда мы с Аглаей разговаривали, Э. находилась от нее на расстоянии каких-нибудь сорока футов и как следует ее изучила: какая у нее шляпка, платье, туфли.

– Она еще совсем ребенок, наивное дитя. Какое право ты имеешь обращаться с ней так жестоко, так безжалостно?

– Стало быть, ты ей сочувствуешь, не так ли? – съязвил я. – Настолько, что готова бросить меня ради нее?

Назревал скандал. Мы ссорились, не выбирая выражений, но так ни к чему и не пришли.

И Аглая тоже видела меня с Э. Мы ехали по Бродвею на малолитражном автомобиле, который Э. недавно приобрела и который виртуозно водила. Аглая же сидела в такси, недолго ехала за нами, а потом свернула на 157-ю улицу. Но за это время успела как следует рассмотреть Э., и, когда мы встретились в следующий раз, завела разговор о новых увлечениях. В кого это я теперь влюбился? Очередная девица? Влюбился без памяти? И когда я заверил Аглаю, что и не думал влюбляться, она меня высмеяла:

– Ну какой же ты врунишка! Я что же, хуже всех? Или лучше всех? Разве ты не знаешь, что от меня ничего не скроешь? Сколько раз я тебе это доказывала!

После чего заговорила об Э., которую описала так же точно, как Э. описала ее. И наш автомобиль! И в котором часу это было! И все прочее. А я не расскажу ей об Э.? Если расскажу, она не станет мне о ней напоминать.

И ведь правда доказывала, и не раз! Кто такая эта Э.? Давно ли я ее знаю? Откуда она взялась? По тому, как я вел себя в машине, она поняла, что я очень ею увлечен. Она обаятельная? Богатая? Это ее собственный автомобиль? Водитель она хороший, в этом ей не откажешь. Куда мы ехали? В Лонгвью? На Э. была желтая шляпа и серый брючный костюм. Что ж, мы недурно смотрелись, вот только Э. (тогда Аглая еще не знала, как ее зовут) такая крошка. Что ж, у маленьких женщин (она рассмеялась) своя прелесть. Нашему молодцу все к лицу!

Я начал немного сердиться, дал ей это понять, и Аглая взяла себя в руки.

– Сердишься? Не сердись, любимый. Я не хотела тебя задеть. Не смогла сдержаться, это ведь очень нелегко, когда любишь так, как я.

И при всем своем смирении дала мне понять, как она ущемлена. Я стиснул ее в объятиях и принялся объяснять и даже настаивать, что при всем желании не способен быть один, хотя, если б она только захотела, могла бы остаться той, кем была всегда, – самой мне дорогой и близкой.

Не знаю, поверила она мне или нет, но со мной не рассталась. В тот день мы долго молча сидели рядом в большом кресле; я думал о том, как же жестока и загадочна жизнь, Аглая… не знаю, о чем в эти минуты думала Аглая, видно было только одно: она меня по-прежнему любит. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за возлюбленных своих!»

Я часто задавал Создателю вопрос о смысле, мудрости подобных изречений в отношении человека как такового и меня как типичного образца многих мужчин и женщин. К какой любви призывает святой Иоанн?[4]

Каждые два-три месяца у меня появлялась очередная Вильма или кто-то вроде нее – веселая, разбитная, уверенная в себе, независимая; появлялась на вечеринке или на званом обеде, обращала на себя внимание бурным темпераментом, броскими нарядами, ладной фигурой. А ведь имелись еще и другие, те, что были у меня до нее.

С этими «другими» мне, понятное дело, тоже не хотелось расставаться. Все вместе они составляли тот развеселый круг, в котором я вращался, встав из-за письменного стола, за которым ежедневно просиживал много часов.

Бесполезно говорить, хоть многие это и делают, что такого рода мимолетных знакомств следует избегать, что подобные существа в нравственном и социальном отношении являются людьми невысокого полета и от них следует держаться подальше.

Что ж, допустим. И общество может, если захочет, по праву сильного этих безнравственных существ отторгнуть. И меня заодно.

В отношении себя и других важно отметить, что эти многоликие персонажи, несмотря ни на что, существуют и подвержены общественному порицанию – или одобрению. Как с этим быть – вопрос не ко мне; я лишь описываю, что происходит (или происходило) в моем случае.

Обратимся к одному или двум наиболее характерным персонажам из тех, о ком идет речь.

Однажды утром – кажется, это было в июле, как раз когда я разрывался между Аглаей и Э., – в мою студию на 10-й улице явилась обвешанная драгоценностями куколка. Как ее зовут и откуда она, я не запомнил. Кажется – из Торонто.

Когда она назвалась, я сообразил, что ее имя упоминалось в связи с бессмысленными, быстро нажитыми и столь