Оноре Бальзак - Урсула Мируэ

— Но кто же он?

— Сын дамы, живущей напротив..

— Госпожи де Портандюэр?

— Вы говорите Портандюэр, — повторила сомнамбула, — пусть будет так. Но не тревожьтесь, он теперь в отъезде.

— Они говорили друг с другом? — спросил доктор.

— Ни разу. Они смотрели друг на друга. Он ее очаровал. Он в самом деле хорош собой, у него доброе сердце. Она видела его из окна, потом они виделись в церкви; но юноша уже забыл о ней.

— Как его зовут?

— О, чтобы сказать вам имя, я должна его прочесть или услышать. Его зовут Савиньен, она только что произнесла его имя; ей кажется, что оно звучит восхитительно; она уже нашла в календаре день его ангела и поставила рядом маленькую точку красными чернилами... — ребячество! Она будет любить по-настоящему, и любовь ее будет столь же чиста, сколь и сильна; такая девушка, если полюбит, то на всю жизнь; любовь переполнит ее душу и проникнет так глубоко, что не оставит места для других чувств

— Откуда вы это знаете?

— Я прочла это в ее сердце. Она умеет переносить страдания; это неудивительно: ведь ее отец и мать много страдали!

Последняя фраза ошеломила доктора, который до сих пор был скорее удивлен, нежели поколеблен в своих убеждениях. Нелишне будет отметить, что после каждой фразы женщина замолкала минут на десять — пятнадцать, все сильнее и сильнее напрягая внимание. Можно было увидеть, как она видит! Лицо ее менялось причудливым образом: оно выражало внутреннюю сосредоточенность, черты его то светлели, то содрогались под действием силы, которую Миноре прежде встречал лишь у умирающих, обретавших в последние мгновения жизни дар пророчества. Несколько раз сомнамбула повторила жесты Урсулы.

— Расспросите ее, расспросите, — сказал таинственный незнакомец доктору, — вы увидите, что она знает тайны, которых вы никому не раскрывали.

— Любит меня Урсула? — спросил доктор.

— Почти так же сильно, как Господа, — отвечала ясновидица с улыбкой. — Поэтому ее так огорчает ваше безбожие. Вы не верите в Бога — но разве это мешает ему существовать! Слово его владычествует во вселенной! Ваше неверие — единственное, что омрачает жизнь бедной девочки. Послушайте! она принялась за гаммы; она хочет играть еще лучше, она недовольна собой. Вот что она думает: «Как бы мне хотелось иметь красивый голос и научиться хорошо петь; тогда в следующий свой приезд домой он обязательно услышал бы мое пение».

Доктор Миноре вынул лист бумаги и записал точное время.

— Можете вы мне сказать, какие семена она посеяла?

— Резеду, душистый горошек, бальзамин...

— А в последний горшок?

— Живокость.

— Где хранятся мои деньги?

— У вашего нотариуса, но вы регулярно вкладываете доходы в казну, чтобы не лишиться процентов.

— Верно; но где я храню деньги на текущие расходы у себя в Немуре?

— В большой книге в красном переплете; на ней написано «Пандекты Юстиниана»; деньги лежат во втором томе, между последней и предпоследней страницами; книга стоит над застекленным буфетом, там целая полка таких фолиантов. Нужный том находится с краю, около двери в гостиную. Смотрите-ка: третий том стоит перед вторым. Только это не серебро, это...

— Тысячефранковые банковские билеты? — спросил доктор.

— Я плохо вижу, они сложены. Нет, там два билета по пятьсот франков.

— Вы их видите?

— Да.

— Как они выглядят?

— Один очень старый, пожелтевший, другой беленький, почти совсем новый.

Конец беседы сразил Миноре. Он тупо уставился на Бувара, но Бувар и последователь Сведенборга, привыкшие к изумлению маловеров, беседовали вполголоса, не выказывая ни удивления, ни интереса; Миноре попросил у них позволения удалиться и вернуться после обеда. Противник Месмерова учения хотел отдохнуть, оправиться от глубочайшего ужаса, прежде чем снова ощутить на себе действие этой великой силы и подвергнуть ее окончательному испытанию, задав ясновидице такие вопросы, ответы на которые рассеяли бы его последние сомнения.

— Приходите в девять вечера, — сказал незнакомец, — я вернусь сюда ради вас.

Доктор Миноре был настолько потрясен, что вышел не попрощавшись; за ним последовал Бувар, крича вдогонку: «Ну что? Ну что?»

— Мне кажется, что я схожу с ума, — ответил Миноре, остановившись у ворот. — Если эта колдунья говорит правду об Урсуле, а того, что она мне открыла, не знает в целом свете никто, кроме Урсулы, тогда, выходит, ты прав. Мне хотелось бы на крыльях перелететь в Немур, чтобы проверить, правдив ли ее рассказ. Но я найму карету и уеду в десять вечера. О! я теряю голову.

— А что сталось бы с тобой, если бы твой давний знакомый, многие годы страдавший неизлечимой болезнью, на твоих глазах был исцелен в несколько секунд?! А если бы ты увидел, как по воле этого великого магнетизера с человека, покрытого лишаями, ручьями льется пот[110], а разбитая параличом куртизанка вновь начинает ходить?

— Пообедаем вместе, Бувар, я не хочу расставаться с тобой. Мне нужно окончательное, неопровержимое доказательство.

— Согласен, — отвечал месмерист.

Примирившиеся противники отправились обедать в Па-ле-Руаяль. В конце оживленной беседы, с помощью которой Миноре пытался заглушить лихорадочную работу мысли, Бувар сказал ему: «Если ты признаёшь за этой женщиной способность уничтожать или преодолевать пространство, если ты веришь, что, находясь возле церкви Успения Богоматери, она видит и слышит все, что делается и говорится в Немуре, ты обязан признать и другие проявления магнетизма, столь же невероятные с точки зрения скептика. Так потребуй же от нее доказательство, которое убедит тебя окончательно; все прочие сведения мы могли раздобыть сами, но мы не можем знать заранее, например, что будет происходить сегодня в девять вечера у тебя дома, в комнате твоей воспитанницы; запомни или запиши все, что расскажет тебе сомнамбула, и поскорее возвращайся в Немур. Маленькая Урсула, о существовании которой я, кстати, даже не подозревал, не может быть нашей сообщницей, и если окажется, что она говорила и делала то, что у тебя записано, — тогда смирись, гордый сикамбр![111]»

Друзья вернулись в ту же комнату; сомнамбула по-прежнему сидела в кресле и не узнала доктора Миноре. Когда последователь Сведенборга, не дотрагиваясь до нее, простер руку над ее головой, глаза ее медленно закрылись и она вновь пришла в то состояние, в каком находилась до обеда. Когда руки женщины и доктора соединились, доктор попросил ее рассказать, что происходит сейчас в Немуре, у него дома.

— Что делает Урсула? — спросил он

— Она разделась, накрутила волосы на папильотки и стоит на коленях перед распятием из слоновой кости, висящим на красном бархате.

— Что она говорит?

— Она молится на ночь, вверяет себя Господу, просит избавить ее душу от дурных помыслов; она прислушивается к голосу своей совести и вспоминает, не погрешила ли за прошедший день против велений долга и церкви. Словом, она выискивает в себе недостатки, бедный ангелочек! — глаза сомнамбулы наполнились слезами. — Она не совершила ничего греховного, но упрекает себя в том, что слишком много думала о господине Савиньене. Она отвлекается, пытаясь угадать, что господин Савиньен делает в Париже, а потом молит Бога даровать ему счастье. Под конец она молится вслух — за вас.

— Можете вы повторить ее молитву?

— Да.

Миноре взял карандаш и под диктовку сомнамбулы записал следующую молитву, сочиненную скорее всего аббатом Шапроном:

«Господи, если ты доволен своей рабой, которая поклоняется тебе и молит тебя с любовью и рвением, которая старается чтить твои святые заповеди, которая с радостью умерла бы, подобно Сыну твоему, во славу имени твоего и желала бы жить под сенью твоею — Господи, ты, что читаешь в сердцах, окажи мне милость и раскрой глаза моего крестного, направь его на путь спасения, осени своею благодатью, дабы на закате жизни он уверовал в тебя; сохрани его от всякого зла и дозволь мне пострадать за него! Милосердная святая Урсула, моя заступница, и ты, богоматерь, царица небесная, и вы, архангелы и святые в раю, услышьте меня, помогите мне и смилуйтесь над нами».

Сомнамбула так верно воспроизвела простодушный и благочестивый порыв девочки, что у доктора Миноре навернулись на глаза слезы.

— Говорит она еще что-нибудь? — спросил Миноре.

— Да.

— Что именно?

— «Милый мой крестный! с кем же он играет в триктрак там, в Париже?» Она задувает свечу, опускает голову на подушку и засыпает. Уже заснула. Такая хорошенькая в ночном чепчике.

Миноре откланялся, пожал на прощанье руку Бувару, быстро спустился по лестнице, бросился к стоянке городских кабриолетов, располагавшейся возле гостиницы (ныне ее уже не существует), на том месте, где теперь проложили Алжирскую улицу, и отыскал возницу, который согласился немедленно отправиться в Фонтенбло. Условившись о цене, старик, забывший о своих преклонных летах, тотчас двинулся в путь. В Эссоне они нагнали немурский дилижанс, доктор, как и было уговорено, пересел в него, и около пяти утра был уже дома. Он лег спать и проспал до девяти — так сильно он устал; все его прежние представления о физиологии, природе и метафизике были разбиты в пух и прах.