Мудрец сказал… - Лао Шэ

– А что, профессор Чжан – всего лишь сын торговца маринованными финиками. Его действительно не грех избить, – поддакнул У Дуань.

– Я вовсе не считаю, что профессор Чжан сильнее нас, – оправдывался Оуян. – Я только хотел сказать, что он хитер и что с ним нужно держать ухо востро.

– Что ты имеешь в виду? – возмущенно спросил Мудрец.

– Сперва скажи, ты собираешься вернуться в университет?

– Нет. Надоело учиться.

– Тебя, конечно, не переубедить, но знай, что ты станешь посмешищем, все будут говорить: «Смотрите, блестящий Чжао Цзы-юэ, постоянный председатель студенческих собраний, вдруг спасовал перед ректором и убежал, как мышь от кошки!» Одна такая фраза зачеркнет всю твою славу, завоеванную за эти несколько лет!

– По-твоему, я должен добиваться восстановления в университете? – недоумевая, но с ноткой надежды в голосе спросил Мудрец. Его намерение бросить учебу и послужить на благо общества основательно поколебалось.

– Разумеется! Пусть тебя восстановят, а если не захочешь учиться, можешь сам уйти, с честью. Тогда все служащие, преподаватели и даже ректор будут провожать тебя за ворота, кланяться и кричать: «Да здравствует Чжао Цзы-юэ!»

– А вы что думали? – вмешался У Дуань, перевернув очередную страничку своей памяти. – Всего три месяца назад директор Института торговли совершил перед студентами тройное коленопреклонение с девятью ударами головой об пол. Я собственными глазами видел. Тройное коленопреклонение с девятью ударами головой об пол, как перед императором!

Подали закуски и вино, и друзья временно переключились на рулет из молодого барашка и жареный овечий курдюк. Звон бокалов, стук палочек для еды о тарелки и зубы, смачное причмокивание слились в настоящую симфонию. Никому не хотелось говорить, да они и не смогли бы, поскольку все их органы речи были до отказа забиты едой.

– Послушай, – сказал Мудрецу Оуян, решив пожертвовать собой, но тем не менее засовывая в рот изрядный кусок рулета, – сейчас я тебе обрисую обстановку, и ты поймешь свою ответственность перед студенческим движением. Наши пятьсот с лишним однокашников разделились на триста двадцать семь партий. Одни стоят за ректора, другие – за профессора Чжана, третьи – за организацию университетского комитета, четвертые – за распродажу казенного имущества и распределение вырученных денег между студентами… Всего сразу не перескажешь! – Оуян умолк на минуту, чтобы проглотить рулет. – Главная причина разногласий – в отсутствии настоящего вождя, который обладал бы силой, способностями, славой, в общем такого, как ты! Если ты согласишься стать им, ручаюсь, студенты примут тебя с распростертыми объятиями и будут готовы подчиниться тебе, словно республиканцы, увидевшие настоящего дракона, Сына неба!

– А что, старина Чжао, – поддакнул У Дуань, кладя себе на тарелку последний кусок рулета. – Я слышал, что в Германии собираются реставрировать монархию!

– Таким образом, – продолжал Оуян, – если ты надумаешь восстановиться в университете, это будет очень легко сделать. Достаточно тебе силой своего авторитета вернуть ректора к власти, как он охотно отменит приказ о твоем исключении! А потом, когда ты сам уйдешь из этой клоаки, увидишь, как он будет кланяться тебе вслед!

– Но ведь я участвовал в избиении ректора, и, если начну ратовать за его возвращение, меня обвинят в оппортунизме! – За время своего пребывания в больнице Мудрец так поднаторел в философии, что рассуждал вполне разумно даже сейчас, когда уже было немало выпито. Он не мог не признать, что пребывание в больнице принесло ему некоторую пользу.

– Теперь совсем другая обстановка. Ты должен воспользоваться случаем, чтобы рассчитаться с профессором Чжаном и отвоевать Ван! Никто не собирается всерьез поддерживать старого ректора – это всего лишь тактический прием.

– Что-то я не понимаю.

– Тут и понимать нечего: поддержать ректора – значит сбросить Чжана, а сбросить Чжана – значит отбить у него Ван! Первым делом нужно выкрасть эту злосчастную фотокарточку, наверняка с трогательной надписью, – Оуян подмигнул У Дуаню, – продемонстрировать ее на студенческом собрании и рассказать об их тайной связи. Тогда лопухи, поддерживающие Чжана, потерпят сокрушительное поражение, а партия ректора, соответственно, усилится. Верно? Потом мы опубликуем в газетах несколько отрывков из альковной истории профессора Чжана, смешаем его с грязью, и он может забыть о преподавании. А когда он останется без средств к существованию, ему будет не до любви. Ведь основа любви – деньги, эта истина не нуждается в комментарии. Заигрывать, не имея ни гроша в кармане, так же глупо, как, не имея глаз, любоваться цветами. А ты воспользуешься этим и быстренько сделаешь урожденную Ван госпожой Чжао. Ха-ха-ха!

Мудрец возликовал, но на всякий случай буркнул, сохраняя каменное выражение лица:

– Ведь эта история, если ее обнародовать, бросит тень и на Ван.

– Ничего подобного.

– Почему?

– А ты вспомни, сколько студентов в нашем университете.

– Больше пятисот.

– Пятьсот пятьдесят семь. На двадцать три человека больше, чем в предыдущем семестре, – уточнил всеведущий У Дуань.

– А сколько среди них женщин?

– Десять, из которых одна хромая, – снова нашелся У Дуань.

– Итак, женщин у нас всего два процента, каждая как бы стоит пятидесяти мужчин, поэтому, когда раскрывается очередное амурное дело, вина целиком падает на мужчину, а женщина остается чистенькой, даже приобретает дополнительную привлекательность. Теперь ты понял, мой маленький Железный Бык?

– Понял! – радостно выдохнул Чжао Цзы-юэ. – Я готов действовать!

* * *

Мудрец обошел всех своих друзей по пансиону, потряс им руки, обменялся с ними сигаретами, посудачил, и все почувствовали, что вернулась душа «Небесной террасы», неведомо куда улетавшая. За время ее отсутствия обитатели пансиона сыграли в кости всего три раза, да и то не на деньги. Не было ни одной пьяной драки, всех от вина рвало. Но стоило вернуться Мудрецу, как все засели за кости, выдули пятнадцать кувшинов вина и разбили целых четыре носа. Вот это веселье! Друзья опять начали делиться чужими тайнами, замышляли новые студенческие волнения, пели дурными голосами, пиликали на трехструнной китайской скрипке, ругали Ли Шуня – словом, к ним вернулась сама жизнь! Мудрец был так занят, что на ночь забывал снимать брюки, а когда просыпался, не успевал прополоскать рот и все-таки ощущал в нем необычайную свежесть, потому что, узнав новость от одного приятеля, тут же передавал ее другому, третьему, четвертому… Если говорить было не о чем, рассуждали о сигаретах или сплетничали.

Иногда, находясь в хорошем расположении духа, он поглядывал на комнату Ли Цзын-чуня, но вовремя вспоминал, что тот спутался с Ван и заслуживает кары. Кроме того, после нападения на университет многие называли Мудреца храбрецом и героем, один Ли не похвалил его ни разу. Этот сухарь явно не понимал, что в новом обществе есть две великие силы: солдаты и студенты.