Собрание сочинений в 9 тт. Том 6 - Уильям Фолкнер

В доме было темно, только тускло тлел очаг в их с женой комнате. Темно было и по другую сторону передней — в комнате, где спала дочь. И пусто, судя по всему. Как он и ожидал. Ну ладно, Джордж: Уилкинс имеет право провести еще одну ночь в женской компании, подумал он. Там, куда он завтра отправится, я слышал, у него этого не будет.

Когда он лег в постель, жена спросонок сказала: «Ты где был? Вчера всю ночь разгуливал. Нынче всю ночь разгуливал, а земля по семени плачет. Погоди, вот мистер Рос…» — и замолчала, так и не проснувшись. Немного погодя он проснулся. Было за полночь. Он лежал под одеялом на тюфяке, набитом лузгой. Там уже, наверно, началось.

Он знал, как это делается: белый шериф, его помощники и агенты налогового управления с пистолетами ползут и крадутся в кустах, окружают самогонный аппарат, как охотничьи собаки, обнюхивают каждый пень и неровность почвы, покуда не будет найден последний жбан и бочонок и перенесен к машине; может, даже глотнут раз-другой против ночного озноба до того, как вернутся к аппарату и сядут на корточки поджидать, когда придет, ничего не подозревая, Джордж Уилкинс. Он не торжествовал, не злорадствовал. Теперь у него появилось даже какое-то человеческое чувство к Джорджу. Молодой еще, думал он. Не будут же его всю жизнь там держать. Если бы спросили его, Лукаса, — то две недели хватит. Год-другой отдать — ему не страшно. А когда его выпустят, может, поймет тогда, с чьей дочкой в другой раз дурака валять.

Жена стояла над кроватью, трясла его и кричала. Только-только рассвело. В трусах и рубашке он побежал за ней на заднюю веранду. На земле перед домом стоял латаный и мятый самогонный аппарат Джорджа Уилкинса; на самой же веранде целый набор банок, жбанов, бочонок, если не два, и ржавый двухведерный бидон из-под керосина — испуганным и затуманенным спросонок глазам Лукаса показалось, что этой жидкостью можно заполнить десятифутовое водопойное корыто. Он и саму ее видел в стеклянных банках — прозрачную, бесцветную, с кукурузной шелухой, словно и шелухи не мог отделить заезженный аппарат Джорджа.

— Где была Нат прошлой ночью? — закричал Лукас. Он схватил жену за плечо и встряхнул. — Старуха, где была Нат?

— Сразу за тобой ушла! — крикнула жена. — За тобой ходила — и позапрошлой ночью ходила. Ты что, не знал?

— Теперь знаю, — сказал Лукас. — Тащи топор! Разбивать будем! Поздно уносить!

Но и разбивать было поздно. Они и шагу не успели сделать, как из-за угла дома вышел с помощником окружной шериф — громадный, толстый человек, который, видимо, не спал всю ночь и, видимо, был этим недоволен.

— Черт возьми, Лукас, — сказал он. — Я думал, ты умнее.

— Это не мое, — сказал Лукас. — Вы же понимаете, что не мое. А было бы мое, разве бы я стал тут держать? Джордж Уилкинс…

— За Джорджа Уилкинса не беспокойся, — сказал шериф. — Я его тоже забрал. Он в машине, с дочкой твоей. Надевай штаны. Поедем в город.

Через два часа он стоял перед комиссаром в федеральном суде города Джефферсона. Лицо у него было по-прежнему непроницаемое, и он только щурил глаза, прислушиваясь к глубокому дыханию Джорджа Уилкинса и голосам белых.

— Черт подери, Карозерс, — сказал комиссар, — что еще за эфиопские Монтегю и Капулеты[6] у вас завелись?

— Спросите у них! — с яростью отозвался Эдмондс. — У них спросите! Уилкинс и дочка Лукаса хотят пожениться. Лукас почему-то слышать об этом не желает… кажется, я начинаю понимать почему. Вчера вечером пришел ко мне и сказал, что Джордж гонит водку на моей земле, потому что… — И, не переведя дыхания, без всякой паузы Эдмондс опять заорал: — Знал, как я с ним поступлю, потому что из года в год твержу всем моим неграм, как я поступлю, если найду хоть каплю самодельной…

— Да, да, — сказал комиссар, — хорошо, хорошо. Так вы позвонили шерифу…

— И мы приняли сигнал… — Это вступил один из помощников шерифа, упитанный человек, но далеко не такой, как шериф, говорливый, в заляпанных брюках и тоже немного осунувшийся за ночь. — Поехали туда, и мистер Рос сказал нам, где искать. Но где он сказал — в овраге, — котла не было, мы сели, подумали, где бы стали прятать самогонный аппарат, если бы были нигером мистера Роса, потом пошли туда и видим, он самый, все честь по чести — разобран, прикопан, ветками забросан у такого вроде кургана в долине. А дело уже к рассвету, и решили вернуться в дом Джорджа, посмотреть под полом в кухне, как сказал мистер Рос, а потом маленько побеседовать с Джорджем. Пришли мы, значит, к дому Джорджа, а Джорджа нет, и никого там нет, и в подполе пусто, — идем обратно к мистеру Росу, спросить, тот ли он дом указывал; а уже совсем рассвело, и вот метрах в ста от дома Лукаса видим, шагает вверх к дому Лукаса сам Джордж с Лукаса дочкой и в руках — по четырехлитровому жбану, но, пока мы к ним подошли, он их разбил о корень. А в это время в доме жена Лукаса закричала, мы подбежали сзади, а там на дворе стоит другой самогонный аппарат, и на веранде литров полтораста виски, как будто аукцион собрались открывать, а Лукас стоит в трусах и рубахе и кричит: «Тащи топор, разбивать будем! Тащи топор, разбивать будем!»

— Так, — сказал комиссар. — Но кого же вы обвиняете? Вы поехали ловить Джорджа, а все улики у вас — против Лукаса.

— Аппарата было два, — ответил помощник. — А Джордж и она клянутся, что Лукас двадцать лет гонит и продает виски чуть ли не на дворе у Эдмондса.

Лукас на секунду поднял глаза и встретил взгляд Эдмондса — уже не укоризненный и не удивленный, а полный мрачного и яростного возмущения. Потом отвернулся, щуря глаза, прислушиваясь к разговору, к Джорджу Уилкинсу, который дышал рядом так, как будто спал крепким сном.

— Но дочь не может давать показания против него, — сказал комиссар.

— Джордж зато может, — возразил помощник. — Джордж ему не родственник. К тому же он сейчас в таком положении, когда надо придумывать толковые ответы, и придумывать быстро.

— Том, — вмешался шериф, — пусть это решает суд. Я всю ночь провел на ногах и до сих пор без завтрака. Я доставил вам арестованного, сто или полтораста литров вещественных доказательств и двух свидетелей. Давайте кончим.

— Мне кажется, вы доставили двух арестованных, — сказал комиссар. Он начал что-то писать на бумаге. Лукас,