Александр Хьелланн - Избранные произведения

— Если бы у вас когда-нибудь появилось намерение подыскать для своего банка кассира, в котором усердие соединялось бы со здоровым христианским духом, я смог бы вам порекомендовать такого.

Директор банка заверил, что будет весьма признателен за подобную рекомендацию.

— Вы знаете Педера Педерсена? В свое время он был коммерсантом, но ему не повезло — слишком доверял людям, чтобы стоять на страже своих собственных интересов. Это чрезвычайно подходящая кандидатура на должность кассира.

Да, он знал Педера Педерсена — страшно подумать о таком кассире. Но директор банка рассудил так: сделка с пастором прошла на редкость гладко, значит можно кое-чем поступиться. К тому же он был зол на Рандульфа.

— У нас здесь много благомыслящих простых людей, — продолжал пастор, — с которыми совсем не считаются ни городское самоуправление, ни правительство. Вы, как председатель самоуправления, могли бы сделать немало добра, если бы не допускали такого положения, при котором все блага стекаются в одни руки. Кстати, вы, господин директор, может быть и не знаете, что полицейский Иверсен — настоящий безбожник.

— Он служил у меня кучером, как вам, вероятно, известно, господин пастор. Но вы совершенно правы — несправедливо, чтобы один человек получал все…

— Ах, для меня не это самое важное, — сухо перебил Мортен Крусе Кристиансена, — но я строго придерживаюсь своих принципов во всем, вплоть до мелочей. И от всех, кто хочет со мной сотрудничать, я требую того же. Надо помогать и давать работу только тем людям, которые зарекомендовали себя праведными христианами. Я никогда не куплю ни на грош табака у безбожника. А моя жена приобретает все, что ей нужно, в лавке мадам Эриксен, весьма набожной женщины.

Директору банка стало почти стыдно за пастора. И хотя он и сам был не чересчур щепетилен в делах такого рода, все же ему показалось слишком жестоким, чтобы дочки Иверсена также вошли в уплату за сделку. Тем не менее он в известном смысле восхищался пастором. В сущности пастор был прав: тот, кто стремится захватить всю полноту власти, ничего не должен упускать, даже самой малости.

Когда директор банка разгадал намерения пастора, он сказал совершенно серьезно:

— Я склонен думать, что и моя жена недовольна девицами Иверсен и охотно переменит лавку.

И он тут же встал, чтобы уйти. Он считал, что на этом можно поставить точку.

Однако пастор продолжал спокойно сидеть в своем кресле. Было ясно, что он еще не все высказал.

— Было бы очень хорошо, если бы ваша газета, извините, что я говорю ваша, — он вновь ухмыльнулся, — опубликовала бы сообщение о том, что вы не имеете никакого отношения к этому празднику в Иванову ночь. И чем скорее, тем лучше.

— Само собой разумеется. Я как раз намеревался прямо отсюда пойти в редакцию — тогда это сообщение появится сегодня же вечером.

— А не считали бы вы возможным написать несколько благожелательных слов по поводу нашего праздника?

— Так вы, господин пастор, тоже устраиваете праздник?

— Да, только не в канун, а в самый Иванов день. У нас будет небольшой благотворительный утренник в пользу наших бедных слепых. Как вы сами понимаете, мы нуждаемся в деньгах.

— Сочту за удовольствие пожертвовать по мере своих возможностей. — И Кристиансен протянул пастору руку.

— Надеюсь, вы и сами придете на наш праздник, Кристиансен. Мы сделаем доброе дело, если появимся вместе.

— Спасибо, с большим удовольствием, господин пастор. До свидания, господин пастор, до свидания.

Но когда директор банка был уже в дверях, пастор крикнул ему вдогонку:

— Ваших дам вы, разумеется, тоже приведете, Кристиансен!

Директор банка пробормотал в ответ «да» и «спасибо» и поторопился уйти, пока цена за сделку не возросла еще больше.

А в вечернем выпуске газеты консервативной партии появилось следующее сообщение: «Распространившиеся слухи о том, что городские власти принимают участие в организации пресловутого „народного праздника“ в канун Иванова дня, основаны, как легко было догадаться, на недоразумении. Также по недоразумению комитету по организации этого так называемого „народного праздника“ было передано знамя города и флагшток. Правда, ныне эта ошибка уже исправлена».

А на другой странице газеты была напечатана заметка: «Мы обращаем внимание наших читателей на то, что в Иванов день в молитвенном доме пастора Крусе состоится благотворительный утренник, на котором всем желающим будет предоставлена возможность жертвовать в пользу приюта для слепых — заведения, столь благодетельного для города и округа».

А «Свидетель истины» по-прежнему молчал.

Наступило 22 июня. С самого утра девицы Иверсен находились в состоянии необычайного волнения. То и дело в их лавку забегали служанки передать, что хозяйка благодарит барышень, но, к сожалению, не сможет взять заказанные вещи. Одна дама уже явилась лично и потребовала, чтобы у нее приняли назад дорогую шляпу, так как она изменила свои намерения и на праздник идти не собирается.

Толстушки Иверсен стали с тревогой поглядывать друг на друга. А фру Кристиансен, которая обычно появлялась в лавке ровно в полдень, все еще не приходила.

Томас Рандульф пришел в банк с твердым решением объясниться с Кристиансеном — спросить, что означает вчерашнее сообщение в газете. Он воспользовался теми минутами до открытия банка, которые Кристиансен обычно тратил на чтение утренней почты и проверку векселей.

Кристиансен поглядел на потолок, сделав вид, что удивлен вопросом, хотя на самом деле ждал его и был к нему хорошо подготовлен.

— Что означает статья в газете? Да это я скорее должен вас спросить, господин кассир, как объяснить, что вы…

— Мы здесь одни, господин директор, — спокойно сказал Рандульф. — Вы ведь прекрасно знаете, что сами почти насильно втерлись в праздничный комитет. А теперь, накануне праздника, вы, по-видимому, намерены его предать.

— Но и вы, надо думать, не забыли, милейший господин кассир, что не кто иной, как вы с помощью ложной информации убедили меня, что этот праздник — вполне благонамеренное начинание. Между тем это не соответствует действительности. Именно вы, стоя на этом самом месте, рассказывали мне о том, что пастор Крусе одобряет этот праздник и даже намерен предоставить…

— Да, предполагалось одолжить у него столы и скамейки; но, насколько мне известно, из этого ничего не вышло.

— Вы утверждали, что это — дело решенное.

— Сомневаюсь, чтобы я утверждал это, — возразил Рандульф неуверенно. И директор банка понял, что нащупал слабое место противника.

— Но как бы то ни было, — продолжал Рандульф, начиная злиться, — я считаю весьма постыдным для такого человека, как вы, господин директор банка, изменять своему слову и пренебрегать взятыми на себя обязательствами из-за того, что какой-то там пастор…

— Я попросил бы вас выбирать выражения…

На этом их прервали — стали сходиться остальные служащие, и рабочий день начался. Рандульф, красный как рак, сидел за своим барьером, а Кристиансен, склонившись над конторкой, потирал нос.

Но прежде чем уйти из банка, он вызвал кассира к себе в кабинет. Рандульф явился к директору, полный боевого задора, но Кристиансен не дал ему говорить, а сам повел наступление.

— Я вижу, что среди векселей, подлежавших погашению на прошлой неделе, есть и вексель вашего друга кандидата Холка, обеспеченный молодым К. Ф. Гарманом и вами…

— Да, — разочарованно ответил Рандульф. — Я скажу Холку, чтобы он завтра выполнил все необходимые формальности.

— Но будьте любезны передать ему, что он должен обойтись без вашей подписи. Вы же знаете, у нас не принято, чтобы наши служащие подписывали подобные документы.

— Но ведь я в свое время согласовал это с вами, господин директор.

— Впрочем, — спокойно продолжал Кристиансен, направляясь к двери, — нам вообще нежелательно держать у себя бумаги такого рода. Было бы лучше всего, если бы ваш друг завтра выкупил этот вексель.

Рандульфу пришлось отступить. Он дрожал от злости, но делать было нечего. Вся власть находилась в руках Кристиансена, и кассиру оставалось одно — вернуться в свою кассу, у которой уже толпились клиенты.

На заседание комитета в шесть часов вечера в клубе собрались только Рандульф, Гарман и Холк. Кандидат Холк рассказал, как разволновался амтман, узнав о публичном отказе Кристиансена от участия в празднике. Амтман успокоился только тогда, когда сам отправил в газету сообщение о том, что ни в коей мере не относится к числу инициаторов праздника. Слово «инициаторы» амтман особенно подчеркивал.

Холк и Гарман смеялись, а Рандульф молча сидел у окна.

— Уж не потерял ли и ты мужество, Рандульф? — воскликнул Холк.