Любовь Овсянникова - Побег аферистки

Неужели в самом деле оторвалась? — в который раз промелькнуло в Люлиных мыслях. Неужели удалось, да еще и полностью сохранив свое добро? Будто вторя этим сомнениям, прячущимся в эхе многочисленных «неужели», чаще всего употребляемым при оптимистичных обстоятельствах, под грудью возник сосущий холодок. Рано спрашивать об этом, ой рано! Люля отогнала от себя желание обратиться к этапным выводам. Надо сначала благополучно выйти из поезда, удачно потеряться в толпе. А потом… Далее она поняла, что отныне так будет всегда: сейчас надо позаботиться об этом, а потом… Чисто как писала Маргарет Митчелл в «Унесенные ветром», там ее Скарлетт тоже все время что-то откладывала: «Потом, потом…»

Совсем не лишне предположить, что Дыдык вычислит этот маршрут, неожиданный даже для нее самой, и появится на днепропетровском перроне с цветами в руках прямо перед вагоном: «Дорогая, я виноват перед тобой. Прости». Разыграет на людях спектакль, в который раз постарается развеять ее настороженность, усыпить бдительность, а потом задавит в темном уголке, как и планировал раньше. Это вероятно процентов на двадцать, и может объясняться его дьявольской сообразительностью или тем, что кто-то из общих знакомых видел ее возле этого поезда. Для реализации такого «щемящего свидания» ему только то и надо, что доехать сюда раньше нее, а это легко устроить, пользуясь скорым поездом прямого назначения, самолетом или авто. Зато вероятность оставшихся восьмидесяти процентов позволяет предположить, что вчера после «леривона», которого она ему подсыпала в чай от души, он спал бы даже при пушечной стрельбе. Нет, вот какая гадость: планировал убить ее ближайшими днями — во время поездки в Москву или где-то в Москве, — а сам накануне оставил без присмотра стакан чая с порошком от простуды, словно специально, чтобы лекарство нейтрализовало запах ее снотворного. Как она могла не воспользоваться такой замечательной возможностью и не избавиться от него и разом от смертельной опасности, нависшей над ней? И как же нелестно он о ней думал, коль держался столь беззаботно! А если так, то он и сейчас остается о ней не самого высокого мнения. Ага-га, дурачок, мне именно этого и надо! Тогда считай угощение снотворным, которое применяют для укрощения бешеных жеребцов, просто наглядным уроком от меня, а желтый чемоданчик с деньгами — платой за этот урок. Не глушить же такого бугая глицином — средством для изнеженных девиц.

Итак, проанализировав сумму всех опасений, можно сделать вывод об их практической напрасности. Тем не менее пренебрегать пусть мизерной долей риска нельзя и надо что-то изобрести, чтобы обезопаситься и в этом маневре — при высадке из поезда. Что же она должна придумать, учитывая невозможность стать невидимой и пройти незамеченной мимо своего врага, невозможность укрыться от его глаз под землей или пролететь высоко в небе?

Люля посмотрела на спящую подругу, на ее закрытое рассыпанными волосами лицо и вдруг поняла, что эта девушка послана ей провидением не просто на негаданное счастье, чтобы с ее помощью забиться в глухую щель, которой есть Днепропетровск, а на окончательное и безвозвратное спасения, ибо она, сама того не подозревая, постоянно подает Люле пример для подражания. Ведь еще вчера Татьяна маскировалась! И довольно талантливо, изобретательно, а в итоге — результативно. Люля осмотрелась по сторонам, ловко подобрала свои волосы, заколола на затылке и запнулась Татьяниным платком, вывязав его манером кубанских казачек, как вчера Татьяна. Глаза закрыла темными очками. Оставалось переменить одежду. Как хорошо, что в выдуманной ею истории так много правды и так удачно обосновано это бегство! Теперь можно без вранья, спокойно попросить у Татьяны старые шмотки, а свои выбросить. Люля засмотрелась в зеркало, отрабатывая соответствующую новому стилю внешности пластику тела.

— А тебе это к лицу, — вдруг услышала она замечание с той стороны, где спала подруга.

— Думаешь?

— Чистая тебе крестьяночка, — Татьяна уже проснулась и, опершись на локоть, полулежала на диванчике.

— Хорошо, тогда я забираю у тебя этот платок, — Люля еще раз осмотрела себя в зеркало и повернулась к Татьяне. — Доброе утро, подруга! Как спалось? У тебя есть лишняя одежда для меня? Во временное пользование. Я рассчитаюсь, — затарахтела она.

— Спалось, как давно уже не было. Ты знаешь, как-то улеглись мои тревоги, отчаяние…

— Отчаяние? — переспросила Люля автоматически, все еще занимаясь своей подготовкой к выходу из поезда. — Хорошо, не забудь об одежде для меня.

— На, — Татьяна схватилась на ноги и бросила к Люлиным ногам свой чемодан, набитый одеждой. — Бери что подойдет, — и продолжила дальше: — Понимаешь, если бы не аллергия и не эти шрамы… Но ты влияешь на меня позитивно. Мне даже захотелось что-то еще изменить в своей внешности, принарядиться. Поможешь?

— Еще бы нет! А что для этого нужно? — Люля принялась за переодевание.

— Ой, не скажу. Я сомневаюсь… Но так хочется! Я даже вчера перед сном об этом мечтала.

— Что ты надумала? Говори!

— Что? — шепотом спросила Татьяна и лукаво повела глазами, входя в игру, затеянную неожиданно, и ощущая уверенность, которая струилась от Люли. — Что? Догадайся сама.

— Я знаю одно: надо, чтобы твой ненаглядный не видел тебя в этой косынке, — сказала Люля. — Понимаю, ты закрываешь лицо, но лучше закрыть его другим способом, более естественным. Например, прической. Прикинь, тебе же не три дня и не три недели придется лечиться, может, и не три месяца. Не будешь же ты ходить все время в косынке, как старушка. Тем более что наступает лето, жара.

— Тогда мне нужно причесаться так, чтобы локоны падали на лоб и щеки, но они же длинные для этого. Разве что…

— Разве что? Какие могут быть сомнения? Сомнениям — однозначное нет…

— …надо постричься! — восторженно продолжила Татьяна. — Мне так давно этого хотелось, а повода не было. Ведь такие шикарные косы не обрезают ни с того ни с сего. Кто бы меня тогда умной назвал, правильно? Так ты как, одобряешь?

— А то! Пока восстановится лицо, твои шикарные косы отрастут. Даже станут еще длиннее.

Они продолжали обсуждать изменения, которые собиралась произвести в себе Татьяна, и во время умывания, и за завтраком, и когда уже готовились к выходу в Днепропетровске. И Татьяна не замечала внутренней отчужденности, верней, озабоченности своей подруги, даже казалось ей, что та совсем забыла о проблемах, в силу которых на самом деле не просто куда-то ехала, а убегала. Между тем Люля тоже готовилась к выходу из поезда и тоже была занятая своей внешностью, более того — и настроение у нее было так же трепетно тревожное, но в основе этого лежали другие причины. Что здесь сравнивать? Она старалась стать незаметной и забытой, а Татьяна — заметной и любимой; Люлю одолевал страх, а Татьяну — питала надежда; Люля старалась не думать о будущем, а Татьяна к нему стремилась и льнула всей душой; Люля чувствовала себя старой разбитной бабой, а Татьяна — юной девчонкой, только вступающей в большой мир. Так кто кого должен был больше понимать и кто кому должен был помогать?

Другого выхода у Люли не было, как только полагаться на себя во всех дальнейших одиссеях, потому что Татьяна окончательно вышла из игры — она принялась исполнять свои давние мечты, и быть хоть кому-то полезной не могла. Без преувеличения, девушка была оглохшей и ослепшей, как певчая птичка в мае при исполнении любовных рулад.

Вдруг перед их глазами замелькали какие-то тени. Люля тревожно осмотрелась по сторонам и заметила, что они едут по мосту через Днепр.

— Это уже конец? — спросила она у Татьяны.

— Да, сейчас будет конечная остановка.

— Тогда я побежала в другой вагон, — а увидев, что ее спутница ничего не поняла, объяснила: — Не к лицу такой простой крестьяночке, какой ты меня сделала, ездить в спальных вагонах — это бросится в глаза. Встретимся возле пригородных касс.

— Их там много, — спехом сказала Татьяна, — и возле всех очереди.

— Возле третьей!

Девушки словно по команде взглянули в окно, где перед ними разворачивала свои пространства Большая Степь; так как это таки была именно Большая Степь, вопреки повсеместным приметам человеческого присутствия.

2

Но пройти в пригородные кассы они не смогли и случайно встретились у входа в подземный переход, где нашли забитую крест-накрест деревянными досками дверь и близ нее почти полную безлюдность.

— Куда все подевались? — растерянно спросила Татьяна. — Ничего не понимаю. Здесь всегда такой кавардак стоял, а теперь только, вот вижу, таксисты, носильщики, грузчики с тачками, еще пирожки…

— Тань, что такое Амур-Нижнеднепровск, это далеко? — перебила ее Люля, неуютно чувствовавшаяся на открытом месте.