Жорж Санд - Мастера мозаики

— Если ваша милость настаивает на этом варваризме, — возразил Франческо с раздражением, — я пойду и сниму картон. Пусть вся республика узнает завтра, что прокураторы не притязают на знание классической латыни; ну, а мне до этого дела нет!

С этими словами он направился к выходу, а прокуратор вне себя кричал властным голосом ему вдогонку слова, которые нельзя повторить, ибо он уже не владел собою. Как только Франческо вышел, в комнату прокуратора вбежал Винченцо, который все слышал из соседнего покоя.

— Что вы делаете, монсеньер? — воскликнул он. — Вы сказали, что его мошеннические проделки раскрыты и позволили ему уйти!

— Чего еще вы хотите? — ответил прокуратор. — Я ему отказал в жалованье и оскорбил его. Сегодня он достаточно наказан. А послезавтра известят о судебном процессе.

— А за эти две ночи, — поспешно возразил Бьянкини, — он успеет заменить в базилике все части своей картонной мозаики кусками смальты. Таким образом я попаду в положение лжесвидетеля и моя преданность республике обернется во вред мне.

— Как же помешать его злодеянию? — растерянно спросил прокуратор. — Я прикажу запереть собор!

— Сделать этого нельзя: в праздничные дни в соборе будет полно народу, да и можно другими способами проникнуть в здание, даже крепко-накрепко запертое! И потом, он увидит своих подмастерьев, сговорится с ними, придумает оправдание., Все пропало, и я погиб, если вы его сейчас же сурово не накажете.

— Ты прав, Бьянкини, необходимо сейчас же это сделать. Но как?

— Скажите одно лишь слово, пошлите двух стражников вслед за ним, он еще не спустился с лестницы. Велите упрятать его в тюрьму.

— Клянусь колпаком дожа, эта мысль мне не пришла в голову… Однако, Винченцо, не слишком ли строги меры, не превышение ли это власти?..

— А если вы его упустите, монсеньер, он будет смеяться над вами всю жизнь, а его брат, острослов, любимец молодых патрициев, завидующих вашей власти и вашей мудрости, не пощадит вас, изведет вас насмешками.

— Ты прав, любезный Винченцо! — воскликнул прокуратор и, схватив со стола колокольчик, с силой взмахнул им. — Заставим его уважать сан дожа… ибо я тоже из рода дожей, тебе-то это известно.

— И в один прекрасный день, я надеюсь, сами станете дожем, — подхватил Бьянкини. — Вся Венеция будет вас чествовать, когда вы наденете дожеский колпак.

Стражники тотчас же выполнили приказ. И пять минут спустя удрученного Франческо, который не мог понять, по чьему приказу и в наказание за какой проступок он задержан, повели с завязанными глазами по лабиринту галереи, через двор и по лестницам к тюрьме. Он чуть приостановился и по журчанию воды, струившейся где-то под ним, понял, что совершает таинственный переход через «Мост вздохов»[30]. Сердце его сжалось, и он прошептал имя Валерио, словно прощаясь с ним навеки.

XII

Валерио поджидал брата в таверне, пока за ним не пришли молодые приятели и не стали его торопить. Он ушел, отказавшись от надежды, что вечером встретится с Франческо и новым мастером — Чеккато. На Валерио навалились бесчисленные заботы, его осаждали множеством просьб — и все по поводу завтрашнего праздника. Полночи он провел, бегая из своей мастерской в Сан-Филиппо до площади святого Марка, где шли приготовления к игре в кольца, а оттуда — по мастерским различных ремесленников и поставщикам: всех он поднял на ноги. И повсюду за ним следом спешили и его неугомонные подмастерья, и юные представители разных цехов, тоже его преданные друзья. Он отдавал им распоряжения, посылая с поручениями то туда, то сюда. Вся эта резвая стайка отправлялась в путь с пением и смехом — молодые люди радостно предвкушали развлечения завтрашнего дня.

Валерио вернулся домой только около трех часов утра. Он удивился, не застав брата дома, однако не очень встревожился. У Франческо была дама сердца, которой он уделял не очень много внимания, — страстью его было одно лишь искусство, и ни на что другое у него не оставалось времени, — но он изредка навещал ее, когда выпадал досуг. К тому же Валерио по самой природе своей никогда не ждал неприятностей, а ведь одно лишь опасение, что вдруг стрясется беда, отнимает мужество у большинства людей. Он заснул, решив, что увидится с братом завтра в мастерской, в Сан-Филиппо или на месте встречи веселых участников «Братства Ящерицы».

Всем известно, что в лучшие дни расцвета Венецианской республики, помимо многочисленных, учрежденных республикой цехов, которые поддерживали ее законы, существовали несметные частные корпорации, одобренные сенатом, религиозные общества, благословляемые духовенством, и «Веселые братства», — их допускало и даже втайне им потворствовало правительство, которое всячески поощряло любовь к роскоши, считая, что она развивает деятельность ремесленников. «Благочестивые братства» часто состояли из одной корпорации, в том случае, если она была так обеспечена, что могла выдерживать все расходы, — например, корпорация купцов, портных, бомбардиров и т. п. Иные же состояли из различных ремесленников или торговцев одного прихода, причем эти братства именовались по названию приходской церкви, например: «Братство святого Иоанна, лепту дающего», «Мадонны на садах», «Святого Георгия на водорослях», «Святого Франциска на винограднике». Каждое братство имело отдельное здание, которое называлось «скуола» и украшалось на общие средства творениями величайших мастеров живописи, ваяния и зодчества. Обычно скуолы состояли из невысокой комнаты, называемой «приютом», где все собирались, богато убранной лестницы, которая была своего рода музеем, и просторного зала, где служили мессы и читали проповеди. Еще доныне встречаются в Венеции эти скуолы — одни по распоряжению правительства сохранились как памятники искусства, другие издавна стали частной собственностью. Так, «скуола святого Марка» превратилась в наши дни в городской музей живописи, в «скуоле святого Рокка» хранится собрание шедевров Тинторетто и других прославленных живописцев. Полы в ней мозаичные, потолки украшены позолотой и фресками работы Веронезе или Порденона, стены отделаны деревянной резьбой или бронзовыми узорами. Очаровательные барельефы выполнены из белого мрамора с совершенством и непостижимым искусством детали, — вот остатки того могущества и роскоши, которых достигает республика с аристократическим правлением, но которые ее неминуемо и губят.

Все корпорации или братства участвовали в храмовом празднике и показывались во всем своем блеске, кроме того, все они имели право появляться на празднествах и торжествах республики со знаками отличия своей общины. В праздничной процессии святого Марка они выстраивались по приходам, и каждая шла вслед за духовенством своей церкви, неся раки, кресты и хоругви, и во время службы располагались в особых часовнях.

«Веселые братства» таких привилегий не имели, но им разрешалось располагаться на всей огромной площади святого Марка, воздвигать там навесы, устраивать конные бои на копьях и пиршества. Каждое такое братство давало себе наименование и придумывало эмблему, какую ему вздумается, и принимало к себе кого заблагорассудится. Некоторые состояли из одних только патрициев, другие же без различия пополнялись и патрициями и плебеями, — отсюда то кажущееся слияние сословий, которое еще и поныне наблюдаешь в Венеции. Старинные картины сохранили для нас изящные и причудливые костюмы «Веселого братства чулка»: один чулок красный, другой — белый, одежда разноцветная, яркая. На груди членов «Братства святого Марка» красовался золотой лев, на рукаве членов «Братства Феодосия» — серебряный крокодил, и т. д. и т. п.

Валерио Дзуккато, известный своим изысканным вкусом и умением придумывать и выполнять такого рода вещи, распоряжался всем, что касалось украшений; и надо сказать, что в этом отношении «Братство Ящерицы» затмило все остальные. Он принял за эмблему быструю ящерицу потому, что все цехи художников и ремесленников, избранные представители которых вошли в братство, — зодчие, ваятели, мастера стеклянных изделий, мозаики и стенной живописи, — по самому роду своей работы привыкли взбираться наверх и даже в какой-то степени жить в висячем положении — на перегородках стен и на сводах.

В день святого Марка 1570 года по Стрингу, а по другим авторам — 1574 года, огромная процессия прошла по площади святого Марка под навесами, выстроенными для этого случая в в виде аркад перед зданием Прокурации, такими низкими, что трудно было под ними пронести громадные золотые кресты, исполинские подсвечники, раки из ляпис-лазури, украшенные лилиями чеканного серебра, ковчеги с мощами, увенчанные пирамидами из драгоценных каменьев, — словом, всю эту пышную, разорительную утварь, до которой так алчны священнослужители и которой кичатся богачи горожане, члены корпораций. Как только процессию с религиозными песнопениями поглотили раскрытые двери базилики, а дети и бедняки бросились подбирать бесчисленные капли душистого воска, оброненные на мостовую тысячами свечей, и жадно искали, не попадется ли где-нибудь драгоценный камень, крупная жемчужина, выпавшая из церковных сокровищ, вдруг, словно по волшебству, посреди площади вырос обширный цирк. Он был окружен деревянным помостом, изящно украшенным пестрыми гирляндами и шелковыми тканями, — тут, под навесом из шелка, должны были сидеть дамы и, скрываясь от солнца, лицезреть состязания. На столбах, поддерживавших помост, развевались флажки, а на них виднелись надписи — любовные изречения на наивном и остроумном венецианском диалекте. Посредине возвышался высоченный столб в виде пальмового дерева, по стволу которого взбирались ящерицы — золотистые, серебристые, зеленые, голубые, полосатые, разнообразные до бесконечности, — целая туча ящериц; с вершины дерева к этой пестрой стае склонялся прекрасный белокрылый дух, простирая к ней руки и держа две короны. У подножия ствола, на помосте, затянутом темно-красным бархатом, под парчовым балдахином, расписанным замысловатыми арабесками, восседала царица праздника — ей предстояло раздавать призы, — маленькая Мария Робусти, дочь Тинторетто, прелестная девочка лет десяти — двенадцати, которую Валерио в шутку называл владычицей своих дум, — он нежно о ней заботился, обращаясь с ней с самой изысканной учтивостью.