Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде - Герман Гессе

открыл, было холодно, и я не успел зажечь свет. На пороге стоял слуга, едва одетый, и растерянно смотрел на меня испуганными, глупыми глазами.

– Идите скорее! – прошептал он, запыхавшись. – Идите! Случилось несчастье.

Я набросил халат, висевший тут же в комнате, и спустился по лестнице следом за молодым человеком. Он открыл какую-то дверь, отступил назад и дал мне войти. На соломенном столике стоял подсвечник, в котором горели три толстые свечи, рядом я увидел смятую постель, и на ней, лицом вниз, лежал мой друг Муот.

– Мы должны его перевернуть, – тихо сказал я.

Слуга не решался подойти.

– Сейчас приедет врач, – запинаясь, сказал он.

Однако я заставил его мне помочь, мы перевернули лежавшего, и я взглянул в лицо моего друга, оно было белое, искаженное, а его рубашка пропитана кровью. И когда мы его уложили и накрыли опять, рот его слегка дернулся и глаза погасли.

Слуга начал теперь лихорадочно рассказывать, но я не хотел ничего знать. Когда приехал врач, Муот был уже мертв. Утром я телеграфировал Имтору, потом вернулся в затихший дом, сидел у кровати покойного, слушал, как в саду, среди деревьев, гуляет ветер, и только сейчас по-настоящему осознал, как я любил этого несчастного человека. Сожалеть о нем я не мог, его смерть была легче, чем жизнь.

Вечером я стоял на вокзале, смотрел, как из поезда выходит старик Имтор, а следом за ним высокая женщина в черном, потом отвез их туда, к покойнику, который уже был одет и лежал в гробу среди вчерашних цветов. Гертруда наклонилась и поцеловала его в бескровный рот.

Когда мы стояли возле его могилы, я увидел красивую высокую женщину с заплаканным лицом, она держала в руках розы и стояла одна, и когда я с любопытством взглянул на нее, то узнал Лотту. Она кивнула мне, я улыбнулся. Но Гертруда не плакала, ее глаза на бледном тонком лице напряженно и строго смотрели перед собой сквозь сносимый ветром мелкий дождь, и держалась она прямо, как молодое деревцо, словно стояла на незыблемых корнях. Это, однако, была самозащита, а два дня спустя, когда она дома распаковала цветы Муота – они тем временем пришли, – силы ее оставили, и долгое время она оставалась невидимой для всех нас.

Глава 9

У меня печаль тоже взяла свое лишь позднее. И как это всегда бывает, мне вспоминались бесчисленные случаи, когда я был несправедлив к моему умершему другу. Правда, самое худшее он причинил себе сам, и не только своей смертью. Я много раздумывал об этих вещах и не находил, что в этой судьбе есть что-то неясное и непостижимое, однако все в ней было жестоким и издевательским. Да и с моей собственной жизнью дело обстояло не лучше, так же и с жизнью Гертруды и многих других. Судьба была недоброй, жизнь – капризной и жестокой, в природе не было ни доброты, ни разума. Но доброта и разум есть в нас, людях, которыми играет случай, и мы можем быть сильнее, чем природа и судьба, пусть даже всего-то на несколько часов. И мы можем быть друг подле друга, когда это необходимо, и смотреть друг другу в понимающие глаза, мы можем любить друг друга и жить в утешение друг другу.

А иногда, когда мрачная бездна молчит, мы можем и больше. Мы можем на какие-то мгновения становиться богами, повелительно простирать руки и творить вещи, которых прежде не было и которые, если их завершить, будут жить без нас. Мы можем созидать из звуков, из слов и других хрупких, ничего не стоящих вещей музыкальные утехи, мелодии и песни, полные смысла, утешения и доброты, более прекрасные и непреходящие, чем разительные игры случая и судьбы. Мы можем носить в сердце Бога, и временами, когда мы искренно переполнены им, он может выглядывать из наших глаз и наших слов и обращаться также к другим людям, к тем, кто его не знает или не хочет знать. Мы не можем укрыть свое сердце от жизни, но мы можем так воспитать и научить его, чтобы оно обрело превосходство над случаем и способно было несломленным взирать на то, что причиняет боль. Так за годы, прошедшие с того дня, как был похоронен Генрих Муот, я тысячи раз воскрешал его перед собой и научился говорить с ним умнее и с большею любовью, чем когда-либо при его жизни. И я видел, когда тому пришло время, как слегла и умерла моя старенькая мама, я видел также, как умерла красивая, веселая Бригитта Тайзер, которая, прождав годы и залечив рану, вышла замуж за музыканта, но не пережила первых родов.

Гертруда преодолела скорбь, сокрушившую ее, когда ей доставили наши цветы – привет и дань любви мертвеца. Я не часто говорю с ней об этом, хотя мы видимся каждый день. Но мне думается, она оглядывается на свою весну, как на далекую долину, виденную в дни былых путешествий, а не как на потерянный рай. Она снова обрела прежнюю силу и ясность и снова поет. Только после холодного поцелуя в губы покойника она больше не целовала ни одного мужчину. Раз-другой в течение этих лет, когда ее натура окрепла и достигла прежнего терпкого благоухающего цветения, мысли мои следовали за ней по старому запретному пути, и я говорил себе: почему бы нет?

В глубине души я уже знал ответ, знал, что ни в моей, ни в ее жизни ничего больше поправить нельзя. Она мой друг, и, когда я после дней беспокойного одиночества прерываю молчание и выхожу с песней или сонатой, сначала она принадлежит нам обоим. Муот был прав, к старости человек становится более довольным, нежели в годы юности, но из-за этого я не хочу ее уничижать, ибо она все-таки доносится до меня во всех моих снах, как прекрасная песнь, и звучит сегодня более прозрачно и чисто, чем когда была реальностью.

1910

Росхальде

Глава 1

Десять лет назад, когда Йоханн Верагут купил Росхальде и переехал туда, то было заброшенное старое поместье с заросшими садовыми дорожками, замшелыми скамьями, ветхими лестницами и одичалым дремучим парком, и на участке примерно в восемь моргенов[67] стояли тогда лишь красивый, несколько обветшалый господский дом с конюшней да чуть поодаль, в парке, похожий на храм маленький павильон, двери которого из-за погнутых петель перекосились, а стены, некогда обитые голубым штофом, обросли