Стефан Жеромский - Пепел

С закрытыми глазами, с устами, полными жалобных слов, она все крепче и крепче прижимала к груди цветы. Острые шипы царапали ей белые пальцы, ранили мягкие ладони…

Кшиштоф на цыпочках побежал по балкону вокруг двора, спеша на свое место среди солдат.

Стычка

В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое августа генерал Вердье снял с Сарагосы осаду. Взять город приступом было невозможно.

Кшиштоф Цедро с шестого августа находился в Монте Торреро. Пятого августа он был ранен на улице Коссо осколком гранаты в бедро и не мог поэтому участвовать в дальнейших военных действиях. Цедро лежал в полевом госпитале вплоть до ухода французских войск вверх по реке Эбро в сторону Туделы. К концу недели своего отдыха он, впрочем, принимал уже участие в более легких подрывных работах при закладке мин.

Третий эскадрон польских улан вместе с импровизированной артиллерией Гупета вышел из Монте Торреро последним. Не доходя до реки Ксалон, французские войска задержались, выжидая, пока взорвутся мины. Цедро был еще изнурен болезнью. К этому времени в нем произошла какая-то особая перемена: он успокоился и окреп. Он как бы достиг зрелости, возмужал, стал неумолимым и непреклонным в своем безразличии. В этом умонастроении он безотчетно нашел выход из лабиринта нравственных тревог и волнений.

Наступила долгая тревожная минута, минута напряженного, безмолвного ожидания. Слышен был только шум реки Ксалон. Капитан подрывников, закладывавший мины и руководивший зажиганием запалов, вынул из кобуры пистолет, чтобы пустить себе пулю в лоб, если не произойдет взрыв. Цедро относился ко всему этому гораздо более безразлично, чем старики, народ бывалый, испытанные участники итальянских походов и юнцы с разбойничьим темпераментом. Такое спокойствие и тишина царили в его душе во Франции, во время больших переходов полка. Он ждал взрыва, как в театре ожидают вспышки бенгальского огня, который должен осветить эффектную группу актрис. Если он и испытывал какое-нибудь неприятное чувство, так это была лишь неуверенность в том, что взрыв действительно произойдет.

Но вот, к счастью капитана подрывников, глухо застонала и содрогнулась земля, и эхо арагонских гор повторило гул. Столбы огня, клубы дыма, фонтаны камней и тучи щебня поднялись высоко в небо. Люди кувыркались в воздухе, как птицы, подстреленные на лету.

Войска двинулись в поход по прежней дороге, через Алагон и Маллен к Туделе; в пути на них все время нападали крестьяне, организовавшие повстанческие отряды, которые назывались гверильясами. Регулярные войска Дон Хосе Палафокса и Мельси следовали за ними по пятам. Уланский полк расположился, наконец, лагерем в наскоро сколоченных деревянных бараках на самом берегу реки Эбро. Он был выдвинут ближе к неприятелю и не имел ни минуты отдыха. Лошади стояли в грязи и размокшей глине, у них воспалялась от этого кожа на внутреннем сгибе путовой кости и мякоть копыт. Водяные крысы не давали солдатам спать по ночам. А ночи были уже необычайно холодные. Начались осенние дожди. Любой поход являлся поэтому для солдат сущим избавлением.

Кшиштоф отчислился из артиллерии и, вернувшись в свой эскадрон, снова вооружился пикой. Давно уже он очень ловко выделывал ею все maniements,[523] вольты и пируэты. Юноша обнаружил в схватках хорошую выучку. В горах, окружавших Сарагосу, он научился главным образом на всем скаку поддевать на пику простых мужиков, а теперь упражнялся в приемах борьбы с регулярной конницей. Уже тогда он был непобедим в обычном приеме по команде: «На руку!» – выбить противника из седла, в атаках: «en-avant-pointez!»,[524] в отражении ударов слева или справа, в предательских, жестоких и неотразимых ударах с тылу или в бок. Под Туделой он научился у своего ментора Гайкося еще только самым трудным приемам нападения, ударам par le moulinet,[525] наносимым сверху, над головой, когда солдат легко между пальцами держит пику, и вся сила удара сосредоточена в одном указательном пальце. Это были молниеносные легкие удары в лицо, переносицу, в горло врагу, вернее, врагам. Гайкосю каждый день представлялась возможность показывать ученику, как раздавать эти «щелчки» в окружении неприятеля. Для того чтобы поучиться, попрактиковаться и показать пример, они вдвоем или втроем бросались в самую гущу испанской конницы, гверильясов или регулярной пехоты сразу же после залпа, когда те еще не успевали перезарядить ружья. Уланы на своих татарских конях врезались на всем скаку в толпу испанцев. Они не боялись ни штыка, ни сабли. Искусство боя с противником, который в сто раз превосходил их численностью, заключалось в том, чтобы острием пики сокрушить сопротивление неприятеля на расстоянии шести локтей от своей груди. Испанский солдат, чтобы нанести удар, должен был приблизиться к улану на два-три шага. Свистел значок пики, сверкало ее острие, и вскоре улан расчищал себе круг. Около трех всадников получались три свободных круга, а первый прорыв играл такую же роль, как первая брешь в крепостной стене. Под Туделой можно было наблюдать в это время замечательные картины.[526] Батальоны испанской пехоты и эскадроны конницы, как ватага ребятишек, бросались врассыпную перед горсточкой улан, мчавшихся на них во весь опор.

Эти ежедневные уроки и репетиции на берегах реки Эбро продолжались долго, вплоть до великой и славной битвы под Туделой двадцать третьего ноября.

За участие в этой битве, в которой первый пехотный батальон легиона под командой полковника Консиновского и второй батальон, где сражался капитан Выгановский, покрыли себя славой, проявив неустрашимое мужество, кровью обагрили землю и в значительной степени обеспечили великую победу над испанцами, Кшиштоф Цедро был произведен в офицеры. При производстве, открывшем Цедро путь к званию бригадного генерала и maréchal de logis,[527] ему зачли саперную службу под командой Гупета как дающую право на первый офицерский чин. Цедро теперь блистал в своем эскадроне в качестве lieutenant en seconde.[528] Он должен был вкупиться в офицерское общество, приобрести у товарищей серебряный ободок к козырьку, цепочку для застегивания головного убора под подбородком, эполеты и шитье для мундира и чепрак, перебросить аксельбанты через правое плечо, подшить сафьяном все ремни…

Он был очень обрадован тем, что дослужился наконец до офицерского чина. Офицеры отнеслись к нему доброжелательно, так как знали его уже хорошо, видели, каков он на коне и с пикой, на поле боя и в кругу друзей. Офицерам попроще даже льстило, что их товарищ – австрийский «граф». И «граф» увидел себя окруженным целой толпой друзей. Они готовы были душу за него положить… В тех местах не было недостатка в вине. Изливаясь в выражениях братских чувств, можно было легко напиться до полусмерти. Были еще некоторые косвенные причины, по которым поручик встретил такой сердечный прием. В это самое время из полка польской легкой конницы, составлявшей гвардию императора, были присланы на офицерские вакансии шесть гвардейцев. Это были господа Стадницкий, Доминик Руновский, Савицкий, Адам Радловский, Иозефат Кадлубинский и Теофил Микуловский. Штаб уланского полка, особенно молодежь, ожидавшая производства, встретили гвардейцев весьма неприязненно. Эти пришельцы преграждали доступ к чинам людям, действительно заслужившим повышение, к тому же они явились от императора, принадлежали к высшему свету, вид у них был воинственный и надменный, а усмешки покровительственные. Все видели, с каким усердием Цедро добывал для лагеря овец и телушек, как самоотверженно трудился во рвах под Сарагосой и продирался с карабином на баррикаду, и на зло франтам-гвардейцам ему оказывали тем большую симпатию.

Если раньше Цедро жил в среде рядовых, старых волков, львов, гиен и вепрей-одиночек, строгих служак, неумолимых кондотьеров, в среде сурового, но темного солдатства, то сейчас он попал в общество молодежи, гораздо более утонченной и культурной. Цедро чувствовал, что сам он превосходит офицерскую компанию своим холодным закалом, который дала ему солдатская среда.

В том кругу, к которому он принадлежал теперь, мужество не было жестоким и диким, саблей офицеры добывали славу, честь для них была рычагом и любовь к далекой родине – законом для сердец. Правда, не для всех… Цедро стал заправским офицером, послушно и без оговорок он принял решительно все достоинства и недостатки этого сословия, как вновь обращенный прозелит принимает не только ритуал, но и связанный с ним весь modus vivendi.[529] Уже через несколько дней после производства о «заметил, что превосходит многих товарищей военными познаниями и опытом. Редко кто из младших офицеров был так долго, как он, простым солдатом. Редко кто дрался, как он, в Сарагосе и под Туделой…

Из-под Туделы по следам испанцев, отступавших в беспорядке под предводительством Пенья, занявшего место Кастаньоса,[530] маршал Ней двинулся к Тарасоне, а оттуда через горы по дороге, пролегавшей параллельно долине реки Эбро, – к Пласенсья. Из Пласенсья войска вдоль реки Ксалон направились на юг, на ла Муэлу, Эль Альмунию, Морату, по старой римской военной дороге, по древней дороге из Цезареи-Аугусты в Мантую Карпетанорум, то есть Мадрид, через Бильбилис…