Стендаль - Красное и черное

— Ваш возраст, — строго перебил его янсенист, — привлекательная внешность, коей наделило вас провидение, причины, побудившие вас к преступлению и поныне остающиеся загадкой, героические попытки мадемуазель де Ла-Моль, предпринятые в вашу пользу, — словом, все, вплоть до удивительной дружбы, которую выказывает вам сама ваша жертва, — все это сделало вас героем в глазах молодых женщин Безансона. Они для вас забыли решительно все, даже политику…

Ваше обращение найдет отклик в их сердцах и оставит в них глубокий след. Вы можете принести великую пользу делу религии, так неужели же я стану колебаться из-за какого-то ничтожного соображения, что и иезуиты в подобном случае поступили бы совершенно так же? Вот так-то и получается, что даже и в этом случае, ускользнувшем от их ненасытной алчности, они все же оказываются для нас помехой! Да не будет же этого! Слезы, вызванные вашим обращением, уничтожат пагубное действие десяти изданий сочинений Вольтера.

— А мне что же останется тогда, — холодно возразил Жюльен, — если я сам буду презирать себя? Я был честолюбив и вовсе не собираюсь каяться в этом; я тогда поступал так, как этого требует наше время. А теперь я живу изо дня в день. Но я заранее знаю, что почувствовал бы себя несчастнейшим существом, если бы решился на какую-нибудь подлость…

Второе происшествие, которое еще больше расстроило Жюльена, было связано с г-жой де Реналь. Уж не знаю, кто именно, верно, какая-то коварная приятельница, сумела убедить эту наивную и робкую душу, что ее долг — поехать в Сен-Клу и броситься к ногам короля Карла X.

Она уже один раз принесла себя в жертву, решившись на разлуку с Жюльеном, и после того, что ей это стоило, неприятность выставить себя напоказ всему свету, то, что раньше было для нее хуже всякой смерти, теперь казалось ей сущим пустяком.

— Я пойду к королю и открыто заявлю, что ты мой любовник: жизнь человека, да еще такого человека, как Жюльен, должна стоять выше всяких соображений осторожности. Я скажу, что ты только из ревности покушался на мою жизнь. Мало ли было случаев, когда жизнь несчастных юношей при подобных обстоятельствах была спасена человечным заступничеством присяжных или короля?

— Я больше с тобой никогда не увижусь! Я скажу, чтобы тебя не пускали в тюрьму! — вскричал Жюльен. — И, конечно, на другой же день покончу с собой от отчаяния, если ты только не поклянешься мне, что никогда не сделаешь такого шага, который превратит нас с тобой в посмешище для всего света. Отправиться в Париж! Ты это не сама придумала. Скажи мне, кто это, какая интриганка тебя надоумила?..

Будем наслаждаться счастьем, пока у нас еще осталось немного дней этой краткой жизни. Спрячем нашу жизнь от всех. Мое преступление слишком очевидно. Каких только нет связей у мадемуазель де Ла-Моль! Поверь мне, она делает все, что только в силах человеческих. Здесь, в провинции, против меня все богачи, все солидные люди. Твоя выходка еще более обозлит этих богатых, а главное, благонамеренных людишек, которым живется так легко… Не надо давать пищи для смеха всем этим Малонам, Вально и тысяче других людей, получше их.

Жюльен был уже почти не в состоянии переносить тяжкий воздух каземата. На его счастье, в тот день, когда ему объявили, что он должен умереть, яркое солнце заливало все кругом своим благодатным светом, и Жюльен чувствовал себя бодрым и мужественным. Пройтись по свежему воздуху было для него таким сладостным ощущением, какое испытывает мореплаватель, когда он после долгого плавания наконец ступает на сушу. «Ничего, все идет хорошо, — сказал он себе, — я не дрожу».

Никогда еще голова эта не была настроена столь возвышенно, как в тот миг, когда ей предстояло пасть. Сладостные мгновения, пережитые некогда в вержийских лесах, теснились в его воображении с неодолимой силой.

Все совершилось очень просто, благопристойно и с его стороны без малейшей напыщенности.

За два дня он сказал Фуке:

— Какое у меня будет душевное состояние, за это я не могу поручиться; этот каземат до того отвратителен, здесь такая сырость, что меня временами бьет лихорадка и я впадаю в какое-то беспамятство; но страха у меня нет. Этого они не дождутся — я не побледнею.

Он заранее уговорился, чтобы в этот последний день Фуке с утра увез Матильду и г-жу де Реналь.

— Посади их в одну карету, — сказал он ему, — и вели кучеру гнать лошадей во весь опор. Они упадут друг другу в объятия или отшатнутся друг от друга в смертельной ненависти. И в том и в другом случае бедняжки хоть немного отвлекутся от своего ужасного горя.

Жюльен заставил г-жу де Реналь поклясться, что она будет жить и возьмет на свое попечение сына Матильды.

— Кто знает? Быть может, мы и после смерти что-нибудь чувствуем? — сказал он однажды Фуке. — Мне бы хотелось покоиться — вот уж поистине верное слово «покоиться»! — в той маленькой пещере на большой горе, что возвышается над Верьером. Сколько раз, бывало, — помнишь, я тебе когда-то рассказывал? — я забирался на ночь в эту пещеру; внизу передо мной расстилались богатейшие края Франции, я глядел на них сверху, и сердце мое пылало честолюбием. Тогда ведь это была моя страсть. Словом, эта пещера и поныне дорога мне, и потом — с этим уж, конечно, нельзя не согласиться — она действительно расположена так, что невольно влечет к себе душу философа… Так вот, наши добрые члены безансонской конгрегации рады нажиться решительно на всем, и если ты сумеешь за это взяться, они продадут тебе мои бренные останки…

Фуке преуспел в этой мрачной сделке. Ночью он сидел у себя в комнате, возле тела своего друга, и вдруг, к своему величайшему изумлению, увидел входящую Матильду. Всего несколько часов тому назад он оставил ее в десяти лье от Безансона. Глаза ее блуждали, и во взгляде было что-то безумное.

— Я хочу его видеть, — сказала она.

У Фуке не хватило духу ни ответить ей, ни двинуться с места. Он показал пальцем на большой синий плащ на полу: в нем было завернуто все, что осталось от Жюльена.

Она упала на колени. Конечно, воспоминание о Бонифасе де Ла-Моле и Маргарите Наваррской придавало ей какое-то сверхчеловеческое мужество. Дрожащими руками она развернула плащ. Фуке отвел глаза.

Он слышал, как Матильда стремительно двигалась по комнате; Она зажгла одну за другой несколько свечей. Когда Фуке, собравшись с силами, обернулся, он увидал, что она положила на маленький мраморный столик прямо перед собой голову Жюльена и целовала ее в лоб…

Матильда проводила своего возлюбленного до могилы, которую он сам себе выбрал. Большая процессия священников сопровождала гроб, и, втайне ото всех, одна, в наглухо занавешенной карете, она везла, положив себе на колени, голову человека, которого она так любила.

Поздно ночью процессия добралась до вершины одного из самых высоких отрогов Юры, и здесь, в маленькой пещере, ярко озаренной бесчисленным множеством свечей, двадцать священников отслужили заупокойную мессу. Жители маленьких горных деревушек, через которые проходило шествие, вливались в него, привлеченные невиданным зрелищем этого необыкновенного погребения.

Матильда появилась в длинной траурной одежде, а после службы по ее приказанию в толпу разбросали пригоршнями тысячи пятифранковых монет.

Оставшись вдвоем с Фуке, она пожелала похоронить собственными руками голову своего возлюбленного. Фуке чуть не помешался от горя.

Благодаря заботам Матильды эта дикая пещера украсилась мраморными изваяниями, заказанными за большие деньги в Италии. Г-жа де Реналь не нарушила своего обещания. Она не пыталась покончить с собой, но через три дня после казни Жюльена она умерла, обнимая своих детей.

Примечание автора

Неограниченное господство общественного мнения связано с тем неудобством, что оно, предоставляя свободу, вмешивается в такие области, кои его совершенно не касаются, например в частную жизнь. Отсюда то уныние, которое царит в Америке и в Англии. Чтобы не задевать частной жизни, автор выдумал городок Верьер, а когда ему понадобились епископ, судья, присяжные и судебная процедура, он перенес все это в Безансон, где сам он никогда не бывал.

О романе

В обращении к читателю Стендаль говорит, что роман «Красное и черное» был написан в 1827 году. Это не соответствует истине. Процесс Берте́, послуживший непосредственным источником романа, начался только в декабре 1827 года, а казнь произошла лишь 23 февраля 1828 года. Кроме того, в романе часто упоминаются события 1829 года и первой половины 1830 года, вплоть до начала Июльской революции.

Зиму 1827/28 года Стендаль провел в Италии. На обратном пути в Париж он остановился в Гренобле и, очевидно, там узнал о деле Берте. Семью Мишу, в которой Берте был учителем, Стендаль хорошо знал, знал и места, где произошла драма.