Том 1. Дьяволиада - Михаил Афанасьевич Булгаков

начальниками и стражниками. И, конечно, свершилась революция, а старый мулла Хассбот и его сын Магомет, прозрели и осудили свои заблуждения.

«Написанное нельзя уничтожить». И эта пьеса сохранилась как свидетельство одной из вех в творческой биографии Михаила Афанасьевича Булгакова, сурово осудившего свою пьесу.

О «Неделе просвещения» М. Булгаков, помните, тоже отозвался как о «вещи совершенно ерундовой», как «образчике того, чем приходится» ему пробавляться. И не буду спорить с автором в оценке этого сочинения, посвященного злобе дня. Скажу лишь, что и этот рассказ интересен не только как факт писательской судьбы Михаила Афанасьевича, но и как штрих действительности того времени.

В «простодушном» рассказе красноармейца Сидорова поведано о том, как он пришел к замечательной мысли, что плохо быть неграмотным, что необходимо пойти учиться. Но это простенькое решение возникло у него после тяжких испытаний, выпавших на его долю.

Автор с юмором рассказывает о том, как красноармеец Сидоров против своего желания ходил то в оперу, слушал «Травиату», то на концерт — «там вам товарищ Блох со своим оркестром вторую рапсодию играть будет». Сидоров в ужасе. Но, оказывается, всю неделю просвещения ему предстоит мучиться и страдать — военком пошлет его в драму, потом снова в оперу: «Довольно по циркам шляться», настала неделя просвещения. А почему ж только Пантелеева и Сидорова посылают в драму, в оперу, на концерт? Неужели всю роту будут гонять по театрам? «Осатанел» наш герой от такой перспективы. Ан нет! Грамотных не будут гонять по театрам: «грамотный и без второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!» — так говорит военком.

Ушел Сидоров от военкома и задумался: плохо быть неграмотным. Думал, думал Сидоров и надумал: поступил в школу грамоты. Похвалил его военком, записал в школу. И теперь Сидоров доволен: «И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!»

Конечно, Булгаков не совсем прав, называя свой рассказ «вещью совершенно ерундовой», рассказ читается, но уж очень примитивна цель, сама идея этого рассказа, агитационно-плакатно и стилистическое решение этой темы. Но таких агитационно-пропагандистских сочинений было много в первые годы советской власти: нужно было вот таким способом внушать необходимость учиться и учиться.

Да и в этом рассказе пробивается одна из главных мыслей Булгакова: человек должен быть свободен в своем выборе, но уже начала действовать командно-принудительная система, которая опутывала человека, превращая его в послушный винтик. Пусть здесь цель прекрасна, но сам способ достижения цели чудовищен. Возможно, Булгаков не думал об этом, когда писал этот явно «вымученный» рассказ (помните слова Михаила Афанасьевича о том, что ему приходится заниматься «подлинным» и «вымученным»?), но объективно смысл рассказа именно в этом — и после революции человек не свободен в своем выборе. И эта мысль пройдет через все его творчество, воплотится и в «Дьяволиаде», и в «Собачьем сердце», и в «Роковых яйцах», а главное — в романе «Мастер и Маргарита».

Владикавказ, по всему чувствовалось, исчерпал себя: Булгаков давно подумывал оставить его. Но куда ехать? В Киев? В Москву? В Константинополь?..

Эти вопросы вставали перед ним, но он никак не мог решиться. Семья разбросана по разным городам страны, сестры разбежались из Киева, живут в Москве, Петрограде, два брата, Николай и Иван, покинули Россию с деникинцами... Ехать к матери? Вот таким неустроенным, без денег, без определенной профессии, без будущего?

В конце мая 1921 года Михаил Булгаков спешно выехал в Тифлис. Татьяна Николаевна пока осталась во Владикавказе. Он еще не теряет надежды на успех своих «Парижских коммунаров» в Москве: «Если «Парижских» примет без переделок, пусть ставят. Обрабатывать в «Маске» пьесы не разрешаю, поэтому возьми ее обратно, если не подойдет», просит внести редакционные поправки в текст пьесы, но в любом случае он твердо убежден, что «все пьесы, «Зеленый змий», «Недуг» и т. д.» — «все это хлам». «И конечно, в первую голову аутодафе «Парижским», если они не пойдут», — писал он в письме Надежде Афанасьевне.

Перед отъездом в Тифлис он еще не знал, куда поедет Татьяна Николаевна, в Москву или с ним, в Тифлис, а затем в Батум, поэтому просит Надежду не отказать «в родственном приеме и совете на первое время по устройству ее дел». Но 2 июня 1921 года в письме из Тифлиса сообщает, что вызывает Тасю к себе и с ней поедет в Батум, «как только она приедет и как только будет возможность... «Турбиных» переделываю в большую драму. Поэтому их в печку. «Парижских» (с переименованием Анатоля в Жака), если взяли уже для постановки — прекрасно, пусть идет как торжественный спектакль к празднеству какому-нибудь. Как пьеса она никуда. Не взяли — еще лучше. В печку, конечно.

Они как можно скорей должны отслужить свой срок...

Но на переделки не очень согласен. Впрочем, на небольшие разве. Это на усмотрение Нади. Черт с ним.

Целую всех. Не удивляйтесь моим скитаниям, ничего не сделаешь. Никак нельзя иначе. Ну и судьба! Ну и судьба!»

Этими горькими словами заканчивает Михаил Булгаков письмо от 2 июня 1921 года. Здесь же он высказывает предположение, что может оказаться и в Крыму. И только 17 сентября он уже из Москвы сообщает матери некоторые подробности своей «каторжно-рабочей жизни», пишет о том, что «идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни». А что же он делал эти месяцы между 2 июня и 17 сентября 1921 года? Чем объяснить поспешный отъезд в Тифлис, а потом в Батум...

Очевидно, такая голодная и беспокойная жизнь, полная тревог и неожиданностей, не устраивала Булгакова, и он не раз задумывался, повторяю, о том, что делать дальше. Он всей душой отдался новому для него делу — строительству новой культуры, читал лекции, писал рассказы, фельетоны, статьи, писал пьесы, но в учреждениях он все время чувствовал на себе косые взгляды, и не раз до него доносилось — из «бывших», то есть «чужой». А приспосабливаться Булгаков не мог, не тот характер. И перед ним возникало решение — уехать за границу. Но оставались мать и сестры, а он старший в семье... Да и Тася, Татьяна Николаевна, возражала, колебалась, выдвигая свои резоны против такого решения своей судьбы. И этот вопрос стоял перед ним открытым. Родным он писал: «Весной я должен ехать или в Москву (может быть, очень скоро), или на Черное море, или еще куда-нибудь...» Через два месяца, в апреле, он тоже еще ни на что не решился, но продолжает думать