Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

Добрѣйшему Крючкодѣлу, видно, страсть какъ хотѣлось представить мнѣ свое занятіе въ менѣе невыгодномъ свѣтѣ, и онъ не переставалъ подшучивать.

— Какъ сказано, кому-нибудь да надо же это дѣлать! И Маккъ самъ меня выбралъ, позвалъ къ себѣ въ контору и предложилъ это мѣсто. Онъ, дескать, страдаетъ животомъ, такъ ему нужно постоянно брать ванны, и чтобы его растирали. У меня же кстати такой особый талантъ; вотъ и ходи себѣ тутъ по ночамъ да подразнивай птицъ и удивляй людей, если кто набредетъ на тебя. Ха-ха! Надо же имѣть такую голову, чтобы такъ все обмозговать! и про купанье-то чего наговорилъ? Теперь его растираютъ Элленъ, жена Свена Дозорнаго, и эта дѣвчонка Петрина.

Вернувшись въ Сирилундъ, я наткнулся на ссору: Оле Человѣчекъ сцѣпился съ Туловищемъ изъ за своей жены, Брамапутры. Ахъ, этотъ бѣсъ Брамапутра, — опять попалась! Она поспѣвала во всѣ мѣста заразъ, скользила, какъ тѣнь, по стѣнамъ, и никогда не бывала виноватой, въ чемъ бы ее ни уличили. — Да постыдитесь же! — усовѣщивала она тѣхъ двухъ по поводу моего прихода, но Оле Человѣчекъ ничего не слышалъ и не видѣлъ, а только плевался и бѣгалъ взадъ и впередъ, Туловище же прислонился спиной къ кухонной стѣнѣ, чтобы обезопасить себя съ тылу, и такъ стоялъ на своихъ коротенькихъ ногахъ, словно на двухъ подпоркахъ; а туловище у него было огромное, сильное; просто чудовище какое-то!

Вся. эта ночь была настоящимъ навожденіемъ бѣсовскимъ.

Утромъ баронесса вышла такая тихая, кроткая: ходила такая блѣдная, томная, усталая. Она положительно какъ будто боялась задѣть кого-нибудь изъ насъ, и опять у нея появилось то безпомощное, растерянное выраженіе лица, какъ тогда, когда ей случалось сгоряча сказать что-нибудь неподходящее.

XIII

И баронесса, и Маккъ вспомнили меня въ день моего рожденія и надарили мнѣ разныхъ хорошихъ вещей. Узнали они число и день, вѣрно, отъ дѣвочекъ; тѣ разъ спросили меня объ этомъ, и мнѣ не захотѣлось солгать имъ. Но мнѣ не особенно пріятно было, что мое рожденіе отпраздновали такимъ образомъ; за обѣдомъ даже подали вино, и Маккъ сказалъ нѣсколько отеческихъ словъ по поводу моего пребыванія на чужбинѣ. Дѣвочки же поднесли мнѣ хорошенькихъ раковинъ и камешковъ, набранныхъ на отмели, и, кромѣ того, Алина нарисовала для меня удивительный городъ на крышкѣ отъ коробки. Я повѣсилъ эту картинку у себя на стѣнѣ и тѣмъ очень порадовалъ дѣвочку. А маленькая Тонна назвала меня въ своемъ поздравленіи старшимъ братомъ; написала же за нее это поздравленіе сама мама.

Лѣто подходило къ концу; лѣсъ запестрѣлъ желтыми и красными пятнами, а небо какъ будто поднялось выше и поблѣднѣло. Треска провялилась; суда были нагружены и только поджидали вѣтра.

— Знай я про ваше рожденіе, я бы ужъ не забылъ его, — сказалъ мнѣ Гартвигсенъ со своей добродушно-чванной манерой. — Пойдемте теперь къ намъ посидѣть.

Я пошелъ не только съ охотой, но и съ радостью, радуясь и самому приглашенію и тому, что Гартвигсенъ ничего больше не имѣетъ противъ меня. Мы застали Розу дома, и Гартвигсенъ сказалъ ей, чтобы она подала вина и печенья.

— Я знаю, ты не заставишь себя просить долго, — сказалъ онъ, шутя. — Студентъ — человѣкъ образованный; не то, что я.

Роза ничего на это не сказала, но взглядъ у нея былъ такой усталый.

Пока мы угощались, Гартвигсенъ продолжалъ шутить и болтать, часто спрашивая:- Что скажешь на это, Роза? Не знаю, какъ это тебѣ покажется, Роза? — а Роза какъ-то вяло отвѣчала:- Да, — или:- что мнѣ сказать? — словно умаляя себя и говоря: да стоитъ-ли спрашивать моего мнѣнія?

Вдругъ Гартвигсенъ сказалъ серьезно:- Да, да, я вѣдь знаю, почему ты такая неповадливая. Но не совѣтую тебѣ!..

Роза промолчала, слегка опустивъ голову.

— Я видѣлъ въ Сирилундѣ маленькую Марту, — вставилъ я.

Никакого отвѣта.

— А голуби-то страсть какъ расплодились за лѣто, — опять вставилъ я, глядя въ окно.

— Да, не совѣтую тебѣ! — прогремѣлъ вдругъ Гартвигсенъ, глядя на Розу изъ-подъ сдвинутыхъ бровей.

Она встала и отошла къ печкѣ, гдѣ постояла немножко, потомъ присѣла и принялась разсматривать фигурки на печныхъ дверцахъ.

Въ дверь постучали. Гартвигсенъ всталъ и вышелъ. Я услыхалъ въ сѣняхъ голосъ баронессы:

— Здравствуйте!

— Не сыграть-ли что нибудь? — спросилъ я Розу, чувствуя себя прескверно.

— Да, спасибо.

Проходя по горницѣ къ клавесину, я увидѣлъ въ другое окно, какъ удалялись вмѣстѣ Гартвигсенъ и баронесса.

Я сталъ играть первое, что пришло мнѣ въ голову. И на душѣ у меня было такъ тяжело, что я часто сбивался. Когда я окончилъ, Роза сказала:

— Не поѣхать ли намъ половить рыбу? Хотите?

Я взглянулъ на нее. Если она предлагаетъ мнѣ ѣхатъ съ нею ловить рыбу, значитъ, она стала посмѣлѣе; вѣрно, и съ ней случилось что-нибудь особенное; пожалуй, она рѣшила платить тою же монетой?

Роза одѣлась, мы пошли въ сарай, взяли донную удочку и дорожку и поѣхали. Гребя, я раздумывалъ: что такое творилось тутъ у меня на глазахъ? Неужто меня пригласили только для того, чтобы составить компанію Розѣ, когда самъ Гартвигсенъ уйдетъ съ баронессой?

Не было ни малѣйшаго вѣтерка; заливъ лежалъ, какъ зеркало. Я попытался было разсказать объ одномъ морякѣ, весельчакѣ и хвастунѣ, который разъ въ бурю потерпѣлъ крушеніе, но не утонулъ; вокругъ него кишмя кишѣли потонувшія птицы морскія, а онъ вотъ взялъ да не потонулъ!

Ну, засмѣйся же! — сказалъ я про себя, но Розѣ, видно, не до смѣха было. Тогда я самъ разсмѣялся надъ морякомъ, чтобы немножко подбодрить Розу своей веселостью.

Я обратилъ ея вниманіе, какъ моя оловянная рыбка блеститъ на солнцѣ, и, когда погрузишь ее — словно лучъ сверкнетъ и потухнетъ въ водѣ,

— Да, — сказала Роза и только.

Какъ она была угнетена! Я сидѣлъ и смотрѣлъ на нее. Одѣта она была хорошо, но въ этомъ-же платьѣ изъ прочной и простой матеріи ходила она еще весною, до замужества. На кормѣ лежалъ ея жакетъ; и онъ былъ далеко не новый, только носили его, видно, бережно. Пуговицы приходились на правой сторонѣ, а петли на лѣвой. Значитъ, жакетъ перелицованъ, — подумалъ я, — и какъ мило это сдѣлано! Такъ вотъ чѣмъ она коротаетъ время.

Взглядъ Розы былъ такъ печаленъ и глубокъ, чти когда она вскидывала его на меня, — словно волна набѣгала.

— Ваши родители живы? — спросила вдругъ Роза.

— Да.

— Есть у васъ сестра?

— Да.

— А у меня нѣтъ брата! — Послѣ небольшой паузы она прибавила, слегка улыбаясь:- Зато вѣдь у меня есть папа.

— Отецъ вашъ удивительно красивый мужчина.

— Да, красивый и счастливый. — И она опять слегка улыбнулась и сказала:- Только я одна огорчала его всю свою жизнь.

По водѣ начала пробѣгать рябь; солнце перестало грѣть; Роза надѣла жакетъ и снова усѣлась съ донной удочкой, тогда какъ я ловилъ на дорожку. Мы наловили немножко, но на уху не хватало, — рыбка попадалась все мелкая; приходилось посидѣть еще, и Роза сидѣла очень терпѣливо. Мнѣ захотѣлось допытаться — не хочется ли ей попросту протянуть время, такъ какъ домъ ей сталъ не милъ. Я и сказалъ:

— Ваше кольцо было вамъ немножко велико; смотрите, какъ бы оно не соскользнуло съ пальца.

Ей представлялся теперь удобный случай равнодушно отвѣтить: Ну, и пусть его! Но она, напротивъ, вздрогнула, перемѣнилась въ лицѣ и взяла удочку въ лѣвую руку.

Черезъ часъ мы наловили достаточно и направили лодку къ берегу.

Гартвигсенъ былъ уже дома и добродушно, хотя, пожалуй, не безъ насмѣшки, замѣтилъ Розѣ:

— Такъ и ты начинаешь приносить въ домъ? Да, да, пожалуй, намъ ѣсть нечего, — какъ знать.

— Развѣ мы мало потрудились? — сказалъ я.

— Нельзя пожаловаться. Ну, я помогу вамъ чистить рыбу, и вы оставайтесь съ нами ужинать.

Я остался. Больше ничего особеннаго не произошло, но тонъ былъ какой-то несердечный, и мнѣ весь вечеръ не по себѣ было. Гартвигсенъ то и дѣло выходилъ то за тѣмъ, то за другимъ, оставляя насъ вдвоемъ. То онъ долго стоялъ и разговаривалъ во дворѣ съ какимъ-то прохожимъ, то сыпалъ горохъ голубямъ, хотя голуби давно уже улеглись. Я по всему видѣлъ, что онъ пересталъ ревновать ко мнѣ, но Розѣ какъ будто не было до этого дѣла. Она ходила по комнатѣ и прибирала тамъ и сямъ; закрыла, словно по разсѣянности, крышку клавесина. Видно, не хочетъ, чтобы я попросилъ ее сыграть, — подумалъ я. Такъ, вѣрно, оно и было.

Скрѣпя сердце, я продолжалъ болтать о томъ, о семъ, хоть мнѣ и очень тяжело было. А когда Гартвигсенъ вернулся въ комнату, я всталъ и простился.

По дорогѣ домой, я рѣшилъ поскорѣе окончить картинку, изображавшую горницу Макка. И, когда мнѣ удастся отдѣлать стаканчикъ Розы такъ, что любо-дорого будетъ взглянуть, я поднесу картинку Розѣ. Гартвигсенъ еще на дняхъ говорилъ мнѣ, что получитъ съ судами изъ Бергена всякіе багеты для рамокъ.

Разъ послѣ обѣда, когда я сидѣлъ и писалъ свою картинку, вошла баронесса и поразила меня, затронувъ въ разговорѣ религіозныя струны. Какъ она была разстроена и несчастна! Хваталась за грудь такъ, что нѣсколько крючковъ разстегнулось, — словно хотѣла вырвать сердце. Она сказала: