Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении - Эдгар Аллан По

я затруднялся начинать подобный опыт, не имея под рукой более надежных свидетелей. Итак, я решил подождать и приступил к опыту только на другой день, в восемь часов вечера, когда к больному зашел один мой знакомый студент-медик, мистер Л. Я. хотел было дождаться врачей, но настоятельные просьбы мистера Вальдемара и собственное убеждение, что времени терять нечего, заставили меня решиться.

Мистер Л. был так любезен, что согласился вести протокол опыта, – его заметки я и публикую теперь, местами дословно, местами в сокращенном изложении.

Было без пяти минут восемь, когда я взял пациента за руку и попросил его заявить мистеру Л. как можно яснее, желает ли он (мистер Вальдемар) подвергнуться месмерическому опыту в своем теперешнем состоянии?

Он отвечал слабым, но совершенно явственным голосом: «Да, я желаю подвергнуться месмеризации», и тотчас прибавил: «Боюсь, что вы запоздаете с опытом».

Между тем я начал пассы, те именно, которые в прежних моих опытах всегда действовали на него. Боковое движение руки вдоль его лба подействовало сразу, но только в первый момент; никаких дальнейших результатов не получилось, хотя я напрягал все свои силы. В десять часов явились доктора Д. и Ф. Я. объяснил им в немногих словах свой план и, так как они ничего не имели против, говоря, что больной уже кончается, продолжал пассы, переменив боковое движение руки на продольное и уставившись в правый глаз больного.

Пульс его был теперь совсем незаметен, дыхание хриплое, с промежутками в полминуты.

Это состояние оставалось почти неизменным в течение четверти часа. Затем глубокий вздох вырвался из груди умирающего, хрипы прекратились, но дыхание еще было заметно с такими же промежутками. Конечности пациента похолодели как лед.

Было без пяти минут одиннадцать, когда я заметил несомненные признаки месмерического влияния. Стеклянный взгляд сменился особенным выражением внутреннего созерцания, которое я замечал только у сомнамбул и насчет которого невозможно ошибиться. Несколько быстрых боковых пассов вызвали дрожание век, как у засыпающего, спустя минуту глаза совсем закрылись. Я, однако, не удовлетворился этим, а продолжал свои манипуляции, напрягая все силы, пока не закоченели члены больного, которым я придал положение, казавшееся мне самым удобным. Ноги были вытянуты во всю длину, руки уложены вдоль тела, на некотором расстоянии от него; голова немного приподнята.

Когда я кончил, была уже полночь. Я попросил врачей освидетельствовать Вальдемара. Они объявили, что больной находится в глубоком месмерическом трансе. Любопытство их было возбуждено. Доктор Д. решил остаться при больном на всю ночь, доктор Ф. ушел, но обещал зайти рано утром. Остались мистер Л., сиделка и служитель.

Мы оставили Вальдемара в покое до трех часов утра, когда я подошел к нему и убедился, что состояние больного ничуть не изменилось с ухода доктора Ф. Он лежал в той же позе; пульс был незаметен; дыхание очень слабое, его можно было заметить, только прикладывая зеркало к губам, члены окоченевшие, холодные, как мрамор. Но смерть, очевидно, еще не наступила.

Подойдя к больному, я попытался заставить его правую руку двигаться по разным направлениям вслед за моей рукой. Я и раньше пробовал этот опыт, но всегда безуспешно, а теперь и подавно не рассчитывал на успех. Но, к крайнему моему удивлению, рука больного исполняла вслед за моей целый ряд движений, правда, медленно, но послушно. Тогда я решился заговорить с пациентом.

– Мистер Вальдемар, – спросил я, – вы спите?

Он не отвечал, но я заметил, что губы его задрожали, и повторил вопрос несколько раз. После третьего раза легкая дрожь пробежала по его телу, веки приподнялись так, что можно было разглядеть белую линию глазного яблока, губы тихонько зашевелились и произнесли чуть слышным шепотом:

– Да, теперь заснул. Не будите меня! Оставьте умереть в этом состоянии.

Я пощупал конечности, они, как и раньше, казались окоченевшими. Правая рука по-прежнему следовала за движениями моей руки. Я снова спросил:

– Вы все еще чувствуете боль в груди, мистер Вальдемар?

На этот раз ответ последовал немедленно, но еще более слабым голосом:

– Никакой боли, я умираю.

Я не хотел больше тревожить его и оставил в покое до прихода доктора Ф., который явился на рассвете и был очень удивлен, застав пациента еще в живых. Пощупав ему пульс и приложив к губам зеркало, он попросил меня предложить больному какой-нибудь вопрос. Я послушался и спросил:

– Мистер Вальдемар, вы все еще спите?

Как и раньше, прошло несколько минут, пока умирающий ответил. Казалось, он собирался с силами. Только когда я повторил вопрос в четвертый раз, последовал почти неслышный ответ:

– Все еще сплю – умираю.

Врачи находили нужным – вернее, желали – оставить Вальдемара в этом состоянии, по-видимому спокойном, до самой смерти, которая должна была наступить через несколько минут. Я, однако, решился поговорить с ним еще и повторил прежний вопрос.

Пока я говорил, состояние больного резко изменилось. Веки медленно приподнялись, глаза закрылись, кожа приняла мертвенный вид, побелев как бумага; характерные чахоточные пятна, резко выделявшиеся на щеках, внезапно погасли. Я употребляю это выражение, потому что они исчезли мгновенно, как гаснет свечка, если на нее дунуть. В то же время верхняя губа приподнялась над зубами, нижняя отвисла и рот широко открылся, обнаружив распухший, почерневший язык. Кажется, нам не привыкать было к покойникам, тем не менее при виде этого отвратительного и ужасного зрелища все бросились прочь от кровати.

Теперь я достиг такого пункта в моем рассказе, который, чувствую, возбудит недоверие читателя. Но мне остается только спокойно продолжать.

Тело мистера Вальдемара не обнаруживало ни малейших признаков жизни; и мы уже хотели поручить его попечению сиделки и служителя, как вдруг заметили, что язык покойника дрожит. Это продолжалось с минуту. Затем из разинутых, неподвижных челюстей раздался голос… но всякая попытка описать его была бы безумием. Есть два-три эпитета, которые подходят сюда отчасти: голос был хриплый, глухой, разбитый; но в целом этот ужасный звук не поддается описанию по той простой причине, что ухо человеческое еще никогда не слыхало подобных звуков. Были, однако, в нем две особенности, которые я считал и считаю наиболее характерными, так как они могут дать некоторое понятие о его нездешнем характере. Во-первых, он достигал наших – по крайней мере, моих – ушей точно издали или из какой-нибудь глубокой подземной пещеры. Во-вторых (не знаю, понятно ли будет это сравнение), он действовал на мой слух, как прикосновение какого-нибудь студенистого липкого тела на кожу.

Я употребляю выражения «звук» и «голос». Я хочу сказать этим, что звук был ясно – даже удивительно отчетливо – членораздельный. Мистер Вальдемар