Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни

В тот год мы жили в доме моего друга, Лу Бань-фана, в Сяошуанлоу. Через несколько дней супруга господина Лу от кого-то прослышала об этой истории. Она тайком сказала Юнь:

— Вы знаете, несколько дней назад ваш муж пьянствовал с двумя певичками у моста Десяти тысяч лет.

— Да, верно, — ответила Юнь.— Одна из певичек — я.

И она рассказала историю своего путешествия. Супруга господина Лу долго смеялась и ушла от Юнь успокоенная.

В седьмую луну года цзя-инь[63] при правлении государя Цянь-луна я возвратился домой из Восточного Гуандуна; со мной был двоюродный брат Сюй Сю-фын, который привез из тех мест наложницу. Сю-фын всем расписывал ее красоту и даже пригласил Юнь поглядеть на нее. На другой день Юнь сказала Сю-фыну:

— Красива-то красива, но никакого обаяния. Сю-фын возразил:

— Что ж, когда твой муж возьмет наложницу, она должна быть и красива, и обаятельна?

— Конечно, — ответила Юнь.

С этого момента она вбила себе в голову мысль о наложнице, и только недостаток в средствах останавливал ее.

В те времена в Чжэцзяне пользовалась известностью одна певица, по имени Вэнь Лэн-сян, жила она тогда в Сучжоу. Лэн-сян сочинила четыре поэмы под названием «Летит ивовый пух», списки стихов ходили по городу, и многие любители поэзии пытались подражать им. Мой друг Чжан Сянь-хань, из Уцзяна, был старинным приятелем Лэн-сян, как-то он принес мне ее поэму и попросил что-нибудь написать в ответ. Я решил показать свое искусство и в ответ написал стихи. Были там такие строки:

Коснулась меня весенняя грустьи заворожила.Еще крепче разлуки нитиопутали меня.

Они особенно нравились Юнь.

На следующий год осенью, как раз на пятый день восьмой луны, моя матушка собралась вместе с Юнь посетить Тигровый холм. В тот день нежданно-негаданно пришел Чжан Сянь-хань и сказал мне:

— Я ведь тоже отправляюсь на Тигровый холм. Приглашаю вас в одну компанию в качестве третьего избранника[64].

Я попросил матушку ехать первой, условившись встретиться с ней у Баньтана, что подле Тигрового холма. Мой друг потащил меня на лодку к Лэн-сян. Я увидел женщину уже в возрасте. При ней находилась ее юная дочь, по имени Хань-юань, как говорится, «еще невзрезанная тыковка», для нее еще не настал седьмой день седьмой луны[65]. Она казалась одинокой яшмой, поистине про нее была строка: «В прозрачной осенней воде отражается холод людской».

Поговорив с ней, я узнал, что Хань-юань умеет писать и читать. У нее была сестра Вэнь-юань, совсем дитя.

В те времена мне была чужда всякая мысль о певичках, я сознавал, что бедному ученому нечего делать в их обществе. И на этот раз сердце мое билось от волнения, но, сделав над собой усилие, я включился в разговор.

Я тихонько шепнул Сянь-ханю:

— Я ведь бедный человек, а ты, видно, собираешься разыграть меня?

Сянь-хань рассмеялся:

—Да нет. Просто один человек пригласил меня и Хань-юань отобедать. Но случилось так, что ему самому пришлось идти к какому-то важному господину.

Я замещаю его в качестве хозяина, а тебя пригласил вместо гостя. Так что не беспокойся! У меня полегчало на душе.

В Баньтане я нашел лодку матушки. Я попросил Хань-юань пойти к матушке и оказать ей знаки почтения. Юнь и Хань-юань встретились как старые друзья. Юнь взяла ее за руку и повела осматривать достопримечательности. Юнь особенно нравилось место под названием Тысяча цинов[66] облаков, она долго восхищалась открывшимся видом. Поднявшись по реке, мы доплыли до Ефанбина, где стали на якорь и устроили веселую пирушку.

Перед тем как снова тронуться в путь, Юнь попросила меня:

— Может быть, ты составишь компанию господину Чжану, а Хань-юань будет путешествовать в моей лодке?

Я согласился. Лишь у Дунтинского моста я попрощался с Хань-юань и Чжан Сянь-ханем. Домой мы добрались только к третьей страже.

— Вот и нашла я, наконец, красавицу, полную обаяния, — сказала мне Юнь. — Я уже условилась с Хань-юань, что она завтра навестит нас, и мне следует приготовиться к этой встрече.

Я был удивлен:

У нас ведь не золотые хоромы, нам не на что содержать подобных девиц, мы и так во многом себе отказываем. Это бред безумного! К тому же мы оба так счастливы, зачем тебе кого-то подыскивать?

Она мне нравится, — с улыбкой сказала Юнь. — Отдай ее мне в услужение.

На следующий день в полдень пришла Хань-юань. Юнь радушно и ласково встретила ее, устроила небольшое угощение и игру в загадки — проигрывающий выпивал штрафную чашечку вина. До самого конца обеда о сговоре не было ни слова. Хань-юань ушла домой, и Юнь сказала мне:

— Я условилась с Хань-юань, что она приедет к нам на восемнадцатый день этой луны, и мы станем названными сестрами. Тебе бы следовало все приготовить для полагающегося жертвоприношения.

Затем, с улыбкой посмотрев на малахитовый браслет, что был у нее на руке, сказала:

— Если увидишь этот обруч на руке у Хань-юань, знай, что дело устроилось. Я намекнула ей о деле, но что из этого получится, не знаю.

Я решил во всем положиться на жену. Восемнадцатого дня шел проливной дождь. Тем не менее Хань-юань навестила нас. Она довольно долго пробыла в спальне Юнь, а потом обе женщины вышли, держась за руки. Хань-юань посмотрела на меня и застыдилась — малахитовый браслет был на ее руке. После того как курительные свечи были зажжены и союз заключен, мы решили продолжить пиршество. Но Хань-юань спешила на прогулку по озеру Шиху, она простилась с нами и уехала.

Юнь радостно сообщила мне:

— Вот и нашла я для господина красавицу, а как он собирается отблагодарить свою сваху?

Я попросил ее рассказать все подробно. Юнь рассказала:

— Я заговорила с ней издалека, боясь, что, может, у нее кто-то есть на примете. А когда поняла, что никого нет, то сказала: «Понимаешь ли ты смысл сегодняшней встречи?» Хань-юань мне ответила: «Я удостоилась высокой почести, как говорится, „полынь нашла опору в яшмовом дереве”. Однако моя матушка возлагает на меня большие надежды, и я не могу поступать по своей воле. Давайте подождем и узнаем, каковы ее намерения». Когда я надевала ей свой браслет, то опять сказала ей: «Яшма отличается твердостью, а смысл круга — постоянство. Прошу тебя принять браслет в знак нашего сговора». Хань-юань ответила, что все зависит от меня. Кажется, она согласна. Вся сложность, конечно, в ее матушке. Посмотрим, как обернется дело.

Я рассмеялся:

— Уж не собираешься ли ты сыграть в жизни пьесу «Любовь в благовонном окружении»[67]?

Юнь ответила:

— Да, да, собираюсь.

С того дня мы не говорили больше о Хань-юань. Вскоре она была просватана за одного влиятельного человека, и затея Юнь кончилась ничем. Узнав эту новость, Юнь едва не умерла от огорчения.

Тетрадь вторая

ПРИЯТНОЕ БЕЗДЕЛЬЕ

Помнится, ребенком я мог подолгу смотреть на солнце не мигая, мог отчетливо различать тончайшие линии и видеть самые мелкие предметы, подмечая их формы и узоры, я ощущал их неизъяснимую прелесть. Летом воздух звенит от комаров. Эти тучи комаров в моем воображении были кружащейся в воздухе стаей журавлей — сотней или даже тысячей самых настоящих журавлей. Задрав голову, я наблюдал за ними, пока не начинала ныть шея. Когда комары забивались ко мне под полог, я выпускал на них струйку дыма, заставляя пищать и кружиться в дымном воздухе, — они походили на белых птиц среди синих облаков, ведь и в самом деле журавли курлычат под облаками у края неба. Радости моей не было границ.

Иной раз, устроившись возле щербатой глинобитной стены или на террасе с цветочными горшками, а то и среди травы, я садился на корточки и замирал, внимательно вглядываясь в травы; тонкие стебельки становились для меня деревьями, букашки и муравьи — дикими зверями, земляные комья и камешки — горами, а ямки превращались в долины; и мой дух вольно странствовал среди них. Этот мир доставлял мне истинное счастье.

Однажды я увидел в траве двух яростно дерущихся насекомых; я был поглощен их борьбой и не заметил, как появилось какое-то жирное раздувающееся существо, вмиг обрушившее мои горы и вытоптавшее леса,— то была жаба. Одно движение языка — и она слизнула моих бойцов. От неожиданности я невольно вскрикнул. Потом, придя в себя, я поймал жабу, исхлестал ее прутом и выбросил в чужой двор. Вспоминая этот эпизод в зрелые годы, я понял, что схватка двух насекомых была борьбой за самку. Древняя пословица гласит: «Прелюбодеяние — на шаг от убийства». Не так ли и у насекомых?

В другой раз, когда я с жадностью наблюдал жизнь вокруг себя, ко мне в «гнездышко» (у нас, в Сучжоу, мужскую принадлежность называют «гнездо») забрался земляной червь. Все у меня распухло, и я не мог мочиться. Тогда поймали гусака — считалось, что его слюна губительна для насекомых. Гусь открыл клюв и уже был готов склевать червя, но служанка почему-то выпустила его из рук, и гусь, угрожающе вытянув шею, пошел прямо на меня. Я испугался и заревел. Так рассказывали эту историю, когда хотели посмеяться надо мной. Таковы первые впечатления моего детства.