Пэлем Вудхауз - Том 3. Лорд Аффенхем и другие

— Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка…

— Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки.

— Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа.

— Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл — вотчина моего старого приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему.

— Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл.

— Понятно. Тогда другое дело.

— Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины.

— Почему не вы?

— Я должен быть в Брайтоне.

— Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме папочки.

Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры чуть не дали слабину.

— На распродаже, — холодно сказал он.

— На распродаже?

— На распродаже.

— Хороший предлог, — признал Билл. — Ладно, пока вы кутите, я распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где вас найти?

— С четырех часов я буду в отеле «Метрополь».

— Ясно. В баре, конечно.

— В зале. Я пью чай с клиентом.

— С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете!

— Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера Байлисса, чтоб он о них высказался.

— Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холле? Я его вчера встретил.

— Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший эксперт на свете.

— И на каком! — подхватил Билл. — Вот, пожалуйста. Оглянешься вокруг…

Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте, особенно — беседуя с обходительным помощником, уже исчез.

Утро прошло, как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидела, в перечисленном порядке, «Подражание Эль-Греко», «Натюрморт», «В духе мастера…» и, когда окончательно пала духом, — самого Бернардо Дадди, которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет фирмы.

В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону.

— Ой, минуточку, — сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью трубку: — Какая-то девушка.

— Несчастное созданье!

— Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах?

— Я знаю о картинах все.

— Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема.

— Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде, лорду Аффенхему — отнюдь не Баффенхему, — о продаже которых она беседовала третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам разберусь. Алло! Мисс Бенедик?

— Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, — сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку.

Голос был единственный на миллион — тот самый, который завораживает слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине.

— Это насчет картин? — с трудом выдавил он.

— Да.

— В Шипли-холле?

— Да.

— Вы заходили к нам на днях?

— Да.

Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о длинных, восхитительных фразах.

— Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть.

— Прекрасно. Кто вы?

— Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы!

— Простите?

— Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут рядом. Она утверждает, что я не произнесу «работаю у Леонарда Гиша» десять раз кряду.

— А вы произнесете?

— Не уверен.

— Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде.

Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал сильнейшее потрясение — как, впрочем, оно и было, — и дивился, что мисс Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку.

У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись, имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия Цезаря. И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше напоминал о павлине.

Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно — солистом небесного хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей серебряного голоса, орган играет «О, Совершенная Любовь!», а публика на скамьях перешептывается: «Какая очаровательная пара!». Епископ и причетники отстрелялись, все нужные «да» произнесены, и она с ним… с ним… с ним… в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит…

Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом за столиком в сияющем зале Баррибо.

Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот, вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ — лишь изредка сопел, припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков. Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям Баррибо.

Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнано, что самый горький удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и, вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.

На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в ресторан — забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь махарадже.

Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней взглядом и отметил про себя: «Симпатичная», когда она заговорила, обращаясь к мальчику с тележкой.

— Пожалуйста, позовите метрдотеля, — сказала она, и Билл вздрогнул, как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл, словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже, огрели его по голове полным носком сырого песка.

Многие скажут, что в самой фразе «Позовите, пожалуйста, метрдотеля» нет ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина), чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта. Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и страха.

Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес. Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса. Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на слизняка, как брезгливая принцесса — на гусеницу в салате, Джейн отвела взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.

— Мисс Бенедик? — спросил он низким, хриплым голосом, заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась, как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. «Адские трубы! — говаривал дядя Джордж, сводя кустистые брови. — Людей надо помнить, а то от тебя будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при второй встрече запамятует, что ты — ее лучший знакомый».