Синклер Льюис - Том 3. Эроусмит

— Он испортил мне весь день! Мне не из чего лезть на стену! Худыш, где тут подвох? Голову даю на отсечение, что он тут есть — как всегда и во всем!

Прошел год блаженной работы, а подвох все не обнаруживался. У них были обезьяны, были лаборатории, и гарсоны, и полная свобода; они приступили к новой работе, такой волнующей и нервной, какой не знавали до сих пор. Обезьяны крайне неразумные животные; любят заболевать туберкулезом безо всякой видимой причины; и, когда они сидят в неволе, среди них возникают вдруг эпидемии; и они устраивают сцены, ругая своих хозяев на семи языках.

— Они такие славные! — вздыхал Терри. — Впору отпустить их на волю и удалиться к себе в «Скворечник» сажать картошку. Почему должны мы убивать этих веселых акробатов ради спасения от пневмонии толстопузых, тупорылых людей?

Первой задачей было с точностью определить, в какой предельной дозе данное производное хинина безболезненно переносится организмом, и затем изучить действие найденной дозы на слух, на зрение и на почки путем бесконечных анализов крови на сахар и мочевину. В то время как Мартин делал инъекции, наблюдал за их действием на обезьян и углублялся в химию, Терри работал (всю ночь, весь следующий день — потом выпить, поспать не раздеваясь, — и опять всю ночь до утра) над новыми способами синтезировать производное хинина.

Это был самый трудный период в жизни Мартина. Шатаясь от недосыпания, работать ночь напролет, на рассвете дремать на голом столе и завтракать у засаленной стойки в закусочной — это все было привычно и занимательно. Но было невозможно растолковать Джойс, почему он не явился, например, на ее обед в честь какой-то скульпторши и адвоката, чей дедушка был генералом армии южан. На короткий срок он получал помилование, разъяснив, что страстно хотел поцеловать ее на ночь, что оценил присланную от нее корзину с бутербродами и что он вот-вот избавит человечество от воспаления легких, в чем он на деле сильно сомневался.

Но когда он пропустил четыре обеда подряд; когда она говорила в бешенстве: «Ты представляешь, какой это был ужас для миссис Торн в последнюю минуту узнать, что за столом не хватает одного мужчины?»; когда она жаловалась: «Я не так уж возмущалась твоею грубостью в прежние вечера, но сегодня мне после обеда нечего было делать, и я сидела дома одна и ждала тебя!» — его разбирала злоба.

Мартин и Терри начали заражать своих обезьян пневмонией и лечить их и добились успеха, который заставил их торжественно провальсировать вдвоем по коридору. Им удавалось спасти обезьян от пневмонии во всех случаях, когда между заражением и началом лечения проходило не более суток, и в большинстве случаев, когда они выжидали с лечением два или три дня.

Дело осложнялось тем, что некоторые обезьяны выздоровели сами, приходилось делать на это поправку с помощью незамысловатых, казалось бы, расчетов, которые, однако, поглотили много дней упорного, до боли в плечах, корпенья над записями: один, взлохмаченный, без воротничка, прирос к столу, другой прохаживается между вонючими клетками, перемигивается с обезьянами, щелкает им языком, окликает по имени: «Бетси, Пират!» и, спокойно приговаривая: «Ах, ты хочешь меня укусить — укусить меня хочешь, миляга!» — ласково, но беспощадно, как бог, впрыскивает им смертоносную пневмонию.

Они взошли на высокое плоскогорье, где воздух разрежен неудачами. Исследовали в пробирке продукты распада пневмококков — и потерпели поражение. Искусственно воспроизводили соки организма (тщательно, мучительно, и все же не достигая полного соответствия); испытывали действие производного на микробов в этой искусственной крови — и потерпели поражение.

И тут Холаберд прослышал об их первоначальном успехе и явился к ним с лаврами и гневом.

Ему известно, сказал он, что они нашли средство от пневмонии. Очень хорошо! Институт не откажется от чести излечения этой неприятной болезни. Не будут ли Мартин и Терри так любезны немедленно опубликовать свое открытие (с упоминанием института?).

— И не подумаем! Слушайте, Холаберд! — зарычал Терри. — Вы, кажется, обещали оставить нас в покое!

— И оставил — почти на целый год! Чтобы дать вам закончить исследование. Вы закончили. Пора показать миру, чего вы добились!

— Если я покажу, мир, волк его заешь, увидит больше, чем вижу я! Ничего не попишешь, хозяин! Может быть, напечатаем что-нибудь толковое через год.

— Вы напечатаете теперь, или…

— Отлично, ваше святейшество. Благословенный миг настал! Я ухожу! И, со свойственным мне благородством, ухожу, не сказав вам, что я о вас думаю!

Так Терри Уикет был уволен из Института Мак-Герка. Он выправил патент на синтезирование производных хинина и удалился в «Скворечник» — построить лабораторию на свои скромные сбережения и проводить жизнь в независимой исследовательской работе, кормясь продажей небольших партий сывороток и своего лекарства.

Терри, не имевший ни жены, ни лакеев, мог проделать это довольно легко. Для Мартина это было сложнее.

Мартин предполагал подать в отставку. Он сообщил об этом Джойс. Как совместить городской дом и гринвичский замок с работой во фланелевой рубашке у Терри в «Скворечнике», он еще не обдумал, но на предательство он не пойдет.

— Как ты не понимаешь! Чижик выставил Терри, а меня тронуть не посмел! Я медлил просто из желания понаблюдать за Холабердом, как он ежится и ждет, что я запою. Но теперь…

Он разъяснил это ей в их… в ее лимузине, возвращаясь с обеда, на котором он так мило и непринужденно занимал разговором некую важную вдовствующую леди, что Джойс тихо радовалась: «Какой дурак Латам Айрленд, когда говорит, что Мартин не умеет быть вежливым».

— Я свободен! Гром и молния! Наконец-то я свободен — потому, что доработался до чего-то, ради чего стоит быть свободным! — говорил он в упоении.

Джойс положила свою прекрасную руку на руку Мартина и попросила:

— Подожди! Мне надо подумать. Прошу тебя! Помолчи минутку.

И, подумав, начала:

— Март, если ты будешь и дальше работать с мистером Уикетом, тебе придется постоянно оставлять меня одну.

— Но, право же…

— Я считаю, это будет с твоей стороны довольно некрасиво, особенно сейчас… потому что, мне кажется, у меня будет ребенок.

У Мартина вырвался возглас удивления.

— О, я не собираюсь разыгрывать хнычущую мамашу. И я еще не знаю, рада я или зла, хотя одного ребенка, думаю, мне приятно будет завести. Но ты понимаешь, это усложняет вопрос. Лично мне будет жаль, если ты уйдешь из института, который дает тебе солидное положение в обществе, и станешь работать где-то на задворках. Дорогой мой, я ведь не обижала тебя, правда? Ты знаешь, я тебя искренне люблю! Я не хочу, чтобы ты меня покидал, а ты меня покинешь, если забьешься в эту противную вермонтскую берлогу.

— Нельзя ли нам снять там поблизости домик и проводить в нем несколько месяцев в году?

— М… может быть. Но лучше подождать, пока неприятное дело произведения на свет Дорогого Младенца не будет уже позади. Тогда подумаем.

Мартин не уволился. А Джойс если и думала о подыскании дома поблизости от «Скворечника», то не настолько серьезно, чтобы что-то предпринять.

39

С уходом Терри Уикета Мартин вернулся к фагу. Он неправильно начал, и работа шла у него так скверно, как никогда в его жизни. Он утратил свой бешеный пыл и ясность духа. Он слишком чувствовал пытку возведенного в профессию светского образа жизни и никак не мог постичь этого таинства — званого обеда: через силу развлекать людей, которые вам не милы и не интересны.

Пока он мог отводить душу в разговорах с Терри, Мартина не слишком раздражали хорошо одетые ничтожества, и одно время он даже увлекался азартной игрой — добиваться, чтоб Избранное Общество приняло его в свою среду. Но теперь разум его возмутился.

Как он запутался в своей жизни, показал ему Клиф Клосон.

По приезде в Нью-Йорк Мартин на первых порах разыскивал Клифа — буйного Клифа, который был ему утешением среди Ангусов Дьюеров и Эрвингов Уотерсов на медицинском факультете. Но Клифа не оказалось ни в автомобильном агентстве, в котором он служил когда-то, ни в других автомобильных предприятиях. Мартин не виделся с ним четырнадцать лет.

И вдруг ему приносят в его лабораторию у Мак-Герка черно-красную визитную карточку:

Клиффорд Л.Клосон (Клиф)

Помещение капитала в нефтяные предприятия с полнейшей гарантией.

— Клиф! Добрый старый Клиф! Лучший друг, какой только может быть у человека! Как он тогда дал мне денег в долг на поездку к Леоре! Старый Клиф! Черт возьми! Мне очень нужен кто-нибудь, вроде него… теперь… когда Терри нет и я окружен этой светской сворой! — возрадовался Мартин.