Герхарт Гауптман - Атлантида

Траутфеттер стоял неподалеку с чашкой чая в руках. Он покачал головой, схожей с головой Диониса.

— Я безутешен, принцесса, ибо вы уже в который раз даете мне понять, что недовольны моей ничтожной персоной. Чем же я имел несчастье заслужить вашу немилость? Не тем ли, что по некоторым вопросам я придерживаюсь собственного мнения, отличного от мнения кой-кого другого? Или тем, что числюсь членом шекспировского общества и не так давно прочел доклад о «Гамлете» в Веймаре, снискав одобрение тридцати исследователей творчества Шекспира?

Ректору Траутфеттеру было присуще холодное неприятие смелых гипотез княжеского фаворита по поводу «Гамлета». И вообще, не преминул добавить он, в священной тиши своей кельи он в силах вдохнуть в творения Шекспира столько жизни, что любая постановка и любой, даже самый знаменитый, актер только разочарует его.

— Ну нет, это никуда не годится, — возразил Эразм. — К настоящему, живому театру подобные претенциозные суждения касательства не имеют. Разумеется, при чтении шекспировской пьесы воображение пробуждается, но эта работа воображения, без коей не могла бы существовать и поэзия, при чтении в свете настольной лампы — всего лишь первая ступенька. Отшельник, кабинетный ученый, оторванный от жизни подобно фамулусу Вагнеру, не ощущает да и не обязан ощущать потребности подниматься выше. Ошибка начинается тогда, когда он к тому же принимается оспаривать правомерность такой потребности и со снобистской недоброжелательностью противопоставляет себя театру, который и есть живое ее воплощение.

Шекспир замысливал свои творения для театра, писал их в расчете на себя самого и остальных актеров и, не исключено, еще в процессе создания ставил их на сцене. Пусть даже сам Гете был склонен утверждать, будто получает куда большее наслаждение от Шекспира при чтении, нежели в театре, в подобном суждении сокрыто нечто обидное для Шекспира, ибо оно отрицает и само назначение его произведений, и его талант драматурга. Увы, это так, хотя Гете-читателя никак не назовешь кабинетным ученым.

Театральные подмостки — вот мир, ради которого рождались на свет творения Шекспира. Рукописи пьес были спасены в виде списков ролей. Все дошедшие до нас тексты переписчики, сидевшие в зале, получали из уст актеров, произносивших их на сцене. В голове Шекспира, без сомнения, существовала некая воображаемая сцена, так же как в вашей голове, господин профессор. Но если сам великий Шекспир не мог удовлетвориться своей сценой, то насколько же менее, думается, может удовлетворить вас ваша!

И если Шекспир шагнул от той воображаемой сцены к настоящей, то почему же вы не желаете сделать подобного шага?

Хотел ли Шекспир обрести свою внутреннюю сцену на сцене театральной? И да, и нет. В пользу последнего говорит театр времен Шекспира, общедоступный в самом грубом смысле: деревянный помост то в церкви, то в сарае, а то и под открытым небом на площади, размалеванные тряпки, призванные изображать леса, дворцы и залы, жестяные короны, горностай из кроличьих шкурок, королевская мантия и роскошные наряды, сшитые из лоскутов, и бедные, всеми презираемые, нищие бродяги — актеры! Вот те одеяния, в кои и по сей день порой вынуждены облачаться великие драматические произведения, чтобы исполнить свое истинное предназначение. А отсюда следует и то, как должно и как не должно рассматривать сценические творения.

Когда опять в старинной кельеЗаблещет лампа, друг ночей,Возникнет тихое весельеВ душе смирившейся моей.[135]

Так оно и есть, кто бы в этом сомневался! Но всему свое время! Плоды воображения, рожденные в кабинете ученого, еще не дают права оному негодовать по поводу священнейших трудов нищих актеров, возмущаться их жестяными коронами и лохмотьями, сальными коптилками рампы и тому подобным или же взирать на все это с уничижительным высокомерием. То, что рождается на сцене и предлагается зрителю, не имеет ничего общего с образами, порождаемыми воображением ученого. Здесь творят и поддерживают иллюзию, а для сего требуется полное доверие и благорасположение. В глазах истинных любителей театра жесть должна обратиться в золото, кроличьи шкурки в горностай, а ежели потребуется, то и старая, размалеванная бабенка в юную Гретхен.

Итак, книга порождает в нас работу воображения, а театр рождает иллюзию. Их невозможно сравнивать, ибо они различны по самой своей сути.

Аплодисменты, которыми наградили Эразма, свидетельствовали о том, что небольшой экспромт почетного гостя заслужил одобрение слушателей.

Траутфеттер молчал, со снисходительной улыбкой помешивая ложечкой чай. После короткого, беспорядочного обмена репликами зазвучал голос Сыровацки, с упоением вещавшего о притягательной силе той кучи хлама, которую при известных обстоятельствах принято называть театром и о которой только что говорил Эразм. Не лишенные юмора суждения Сыровацки были приняты с веселым сочувствием.

— Посулите мне дворец и висячие сады Семирамиды, я и на них не променяю тряпичные декорации, изображающие это чудо света. Ничего не поделаешь — мир за пределами сцены представляется мне бессмысленным. Для меня исполнен смысла лишь мир сцены. Только у себя в уборной, облачившись в костюм, наложив грим, надев парик и прилепив накладную бороду, я чувствую себя человеком. Пыльный воздух кулис любезнее моему сердцу, нежели целительный воздух Санкт-Морица. Хорошая роль для меня — все равно что пропуск на небеса; когда я, стоя на сцене и глядя на все сверху вниз, переговариваюсь с суфлером, обсуждая ключевые слова роли, я уже не завидую никому и ничему на свете.

Откуда во мне эта страсть к театру? Среди моих предков не было ни одного актера. Покойный отец глядел на меня как на блудного сына, а мать — я у нее единственный — по сю пору мечтает вернуть меня в лоно семьи. Ее не покидает надежда, что в один прекрасный день любовь к театру пройдет у меня, как проходит детская болезнь. Но покуда ее надежды лишены всяких оснований. В городах без театра я начинаю задыхаться, меня мучит удушье. Стоит мне перебраться в театральный город, как сразу же дышится легче. Но нормальное свое состояние я обретаю, лишь став полноправным членом театральной труппы. А с началом работы я просто пьянею от счастья. Театральная афиша на заборе способна излечить меня от мучительнейшей зубной боли, а афиша моего театра согреет меня даже в двадцатиградусный мороз. Ну а ежели на афише стоит мое имя, то довольно положить ее мне на грудь, и я восстану с одра смерти!

— Не только актеры, но и все мы ощущаем, — сказал Оллантаг, — что древняя мистерия и по сей день одухотворяет сценическое искусство. Именно оно и породило драму, а отнюдь не драма театральную сцену. А посему я вполне разделяю мнение доктора Готтера, что на сценическое искусство надлежит взирать не сверху вниз, а с подобающим ему почтением.

Представление о пьесе, возникающее в душе постановщика при ее чтении, никогда не удается целиком и полностью воссоздать в театре. Его приходится модифицировать, сообразуясь со средствами и возможностями сцены. В конце концов постановщик вовсе отказывается от него и создает некое новое, театральное представление — полагаясь на имеющиеся у него театральные средства и их таинственные возможности — уже не для читателей, а для глаз и ушей публики: воплощенное на сцене, это театральное представление отличается от возникшего при чтении особым, неповторимым своеобразием, а посему его можно сравнивать лишь театральными представлениями того же сорта.

С горящими, широко раскрытыми глазами, словно пытаясь разглядеть нечто недоступное человеческому взору, художник фон Крамм внимал беседе, судорожно сцепив пальцы. Похоже, и он хотел кое-чем дополнить ее. Принцесса Мафальда заметила это.

— Говорите же, дорогой барон! Ваша лепта в развитие темы никогда не бывала банальной.

Лицо художника застыло от напряженной серьезности, и он проговорил:

— Волшебный ящик — вот что такое этот затхлый чулан, именуемый театральной сценой. Он влечет и притягивает к себе и людей, и демонов. Там назначают свидание друг другу лемуры, мертвецы и духи всех времен и всякого толка. Там встречаются святой и дьявол. Актеры всегда были их медиумами, ибо по самой сути своей профессии они — прошу прощения, господин Сыровацки, — люди одержимые. Даже душа Спасителя могла порой — вспомним хотя бы Обераммергау[136] — материализоваться в таком волшебном ящике. И стало быть, театр вместе со зрителями — это самый древний и самый многочисленный спиритический кружок на свете. Чего только не происходит на сцене среди размалеванных тряпок! Призраки и ведьмы, короли и королевы, опочившие тысячу лет назад, приходят сюда, на несколько часов возродившись к жизни!