Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

За разговором они наблюдали друг друга и любовались друг другом. Баронессу, привыкшую к обществу галантных, развязных, но по большей части пустоватых мужчин, Васарис привлекал и физическими и душевными свойствами. Она ласкала взглядом его чистое лицо с правильными чертами, его гладкие, может быть, не целованные еще губы, его густые, волнистые волосы, его сильный, но гибкий стан, затянутый в сутану.

На нее притягательно действовала его неопытность, его самообладание, его скованная, но, как видно, мятежная душа. Баронессу охватило безрассудное желание запустить пальцы ему в волосы, прильнуть к его губам, обнять, встряхнуть его с такой силой, чтобы вся его застенчивость и замкнутость спали, как шелуха, и он явился наконец таким, каков есть. В эту минуту глаза ее сверкнули каким-то жестоким огнем, и этот взгляд, которого Васарис раньше не замечал у нее, одновременно испугал его, взволновал и придал ему смелости.

Васарис не испытывал таких дерзких желаний, но и он пытливо всматривался в баронессу. Красота ее давно уже врезалась ему в сердце. Сейчас он увидел новый аспект этой красоты — летний. Белое платье так шло к лицу ее, позолоченному южным солнцем! Не закрытые рукавами руки казались гладкими и твердыми, а в то же время такими женственно нежными. От нее веяло здоровьем, достигшей полного расцвета молодостью, радостью, довольством. Васарис вспомнил слова ее исповеди, что, когда любишь, нельзя думать о грехе, и ему показалось, что в ней он видит воплощение этого опасного принципа. И эта женщина сказала, что любит его, ксендза. Он и сам, приближаясь к ней, не чувствует себя грешником. А почувствует ли когда-нибудь?

Через некоторое время, когда тень от верхушки липы упала на грудь и лицо баронессы, она встала и пригласила Васариса в дом посмотреть новые книги, журналы и альбомы видов. Она повела его в гостиную, где на отдельном столике были сложены привезенные ею сувениры. Они вдвоем перелистывали альбомы и журналы, так что руки их часто соприкасались, и в упор взглядывали друг на друга.

— Вы когда-нибудь вспоминали меня? — спросила баронесса, увидев, что он освоился с ее близостью.

— Мне не надо было вспоминать: я никогда не забывал вас. Вот вы, наверное, ни разу не вспомнили обо мне.

— Ах, какой вы недоверчивый. Разве я не ясно выразилась?

— Как это? Когда? — не понял Васарис.

— Да во время исповеди, друг мой.

Во время исповеди!.. Он нахмурился, провел ладонью по лбу, точно отмахиваясь от чего-то, и упавшим голосом сказал:

— Я совсем не знаю, что было во время исповеди, сударыня.

Баронесса приласкала его сочувственным взглядом, провела рукой по волосам и, откинув его голову, приникла к губам.

Она почувствовала, что руки его крепко обняли ее за талию, тотчас высвободилась и с улыбкой сказала:

— Надеюсь, этого довольно для подтверждения моих слов. А теперь, милый, оставьте меня одну и приходите завтра.

Больше они не объяснялись и не заговаривали друг с другом о чувствах.

В тот же вечер, когда Юле пришла стелить Васарису постель и, вздыхая, взбивала подушки, он решил допросить ее.

— Юле, недавно горничная из усадьбы приносила мне письмо. Куда ты его дела?

Юле покраснела как рак, но, по-видимому, будучи уже подготовленной к этому вопросу, дерзко возразила:

— Ей-богу, ксенженька, знать ничего не знаю!

— Не отказывайся. Ты была в комнате, мыла полы и видела, как горничная положила письмо на стол. Когда я воротился, ты еще была здесь, а письма не было. Куда оно делось?

Видя, что ей не вывернуться, Юле стала оправдываться:

— Простите, ксенженька… такая беда приключилась. Я только хотела поглядеть, что за письмецо — уж больно хорошо пахло, так пахло!.. Только я это взяла со стола, а оно плюх в ведро. И сама не знаю, как это я… Вот и не посмела вам сказать, ксенженька. Прошу прощения… — и она кинулась целовать ему руку.

Васарису все это показалось подозрительным.

— Лучше не лги! Я, когда пришел, сам видел, что ведро стояло на крыльце, да и размокшее письмо все равно следовало отдать мне. Письмо это было очень важное. Куда ты его дела? Баронесса собирается идти к настоятелю, чтобы он расследовал это дело. Всем будут неприятности.

На этот раз Юле испугалась.

— Ей-богу, ксенженька, я отдала письмо настоятелю. Думала, он вам сам отдаст…

В тот же день Васарис, увидев настоятеля, поливающего з огороде огурцы, подошел и сказал:

— Ксендз настоятель, несколько дней тому назад Юле дала вам адресованное мне письмо. Вы, должно быть, позабыли о нем и не передали мне. Я бы хотел получить его хотя бы сейчас.

Настоятель усмехнулся и пожал плечами:

— Зачем? Вы, оказывается, и без этого письмеца стакнулись с барынькой…

— Это не имеет значения. Письмо написано мне, и вы не имеете права задерживать его.

— Насчет прав вы меня не учите. Я знаю, что делаю!..

— Значит, не возвратите письма?

— Нет, ксенженька. Я считаю своим долгом сохранить это письмо как документ… Вы его скоро получите официальным порядком.

Васарису стало ясно, что настоятель собирается подать на него жалобу епархиальному начальству и приложить это письмо как вещественное доказательство. Весь день он слонялся в тревоге и строил предположения относительно ближайшего будущего, рисуя его более мрачными красками, чем следовало бы. Ему грозило первое наказание за нарушение правил поведения духовенства. Каково будет это наказание? Скорее всего выговор и транслокация — перевод в какой-нибудь дальний приход, где он не сможет общаться с баронессой.

Но для молодого впечатлительного ксендза имела значение не столько степень наказания, сколько сам факт его. Он уже чувствовал себя жертвой гонений, слежки и обвинений. В чем же? В чем?.. Поразмыслив над этим вопросом, он острее, чем когда-либо раньше, ощутил двойственность своего положения. Как молодой мужчина, видящий, что им интересуются женщины, как поэт, с пылким сердцем и живым воображением, он думал, что может продолжать знакомство с баронессой, не переступая границ благопристойности. Но как священник, он знал, что ведет себя неподобающе и что ожидающее его наказание будет заслуженным и справедливым. Даже если бы его не стали наказывать, он бы всякий раз чувствовал себя виновным, когда бы подчинялся своей натуре поэта и нарушал стеснительные нормы поведения священника. Таким образом, все сильнее укрепляясь в сознании своей вины, он уже наказывал себя, и более жестоко, чем это могло сделать его начальство. Он вступил на тяжкий путь раба, который постоянно ждет наказания.

Настроившись на такой лад, Васарис несколько дней не ходил в усадьбу, хотя знал, что баронесса ждет его и, вероятно, сердится. Однажды вечером, вернувшись после ужина в свою комнату, он растянулся на диване и наслаждался тишиной приближающихся сумерек. Солнце только что село, в открытое окно видна была темно-зеленая сплошная масса листвы, а пониже, между ветвей, просвечивала красная полоска неба. Изредка лишь долетал какой-нибудь звук с дороги или со двора настоятеля, зато отчетливо слышен был шорох каждого дерева в саду. Ксендзу Васарису были знакомы здесь все звуки, и он любил бездумно внимать им.

Вдруг он услыхал, как отворилась калитка, ведущая на дорогу, и через минуту по садовой дорожке стали приближаться чьи-то легкие шаги. Ни у кого из здешних не было такой походки… Да, кто-то идет сюда, к дому причта… Несомненно, женщина… Вот уж эти мелкие легкие шаги раздаются возле окон… Васарис одним прыжком вскочил с дивана. Неужели?.. Скрипнула ступенька крыльца, в дверь стукнули, и в комнату вошла баронесса.

— Ну, хорошо, хоть застала вас дома, — сказала она, подавая Васарису руку. — Вас все нет, я и решила, что вы ждете ответного визита. Вот я и пришла. Ведь замужняя женщина может разрешить себе такую вольность — посетить прекрасным летним вечером симпатичного ксендза… Не правда ли?

Приход ее был так неожидан, что Васарис не мог тотчас сообразить, как ее принять.

— Да… разумеется… По правде говоря, не приходил я по другой причине, — но мне очень приятно видеть вас… Садитесь, пожалуйста…

Баронесса внимательно посмотрела на него.

— Что с вами? — спросила она, заметив его всклокоченные волосы и расстроенное выражение лица. — Да уж не больны ли вы?

Он грустно усмехнулся.

— Почти что, сударыня. На днях у меня были кое-какие неприятности, и в голову полезли всякие невеселые мысли.

— Опять какие-нибудь сомнения?

— На этот раз хуже, сударыня. Настоятель собирается подать на меня жалобу епископу, если уже не подал… Мне грозит взыскание и перевод в другой приход.

— За что же? — нетерпеливо спросила баронесса. Васарис колебался.

— Боюсь, вы не поймете, в чем тут дело. Однажды вы меня высмеяли, когда я проговорился, что мои посещения усадьбы могут вызвать подозрения и разговоры. Теперь это случилось. Настоятель сказал, что ваше письмо попадет ко мне через епископа.