Наследники. Экстравагантная история - Джозеф Конрад

— дело обстояло довольно безыскусно. Мрачная комната наводила уныние, а газета оказалась ровно тем самым, чего я столько лет избегал. Фокс нависал над моим ухом и шептал. В его шушуканье слышались разные оттенки. Некоторые из «своих» людей, намекал этот голос, пришли вовсе не ради высоких идеалов; другие — ради них, и его тон становился почтительным, намекая, чтобы я делал выводы.

— Конечно, у такого человека, как наш достопочтенный мистер Ч., который работает честно… совершенно честно… у него должен быть полуофициальный сторонник… В данном случае это я… «Час». Между ними хватает раздоров — я имею в виду, у министров… Говорят, Гарнард играет грязно… говорят.

Его широкое красное лицо так и светилось, когда он склонился к моему уху, его голубые как море глаза поблескивали от влаги. Он просвещал меня осторожно, с обиняками. И чувствовалось во всем этом что-то злачное — не в самом Фоксе, а во всем. Хотелось, чтобы он уже прекратил свои объяснения — я не хотел их слышать. Никогда не хотел знать истинное положение вещей; предпочитал принимать мир за чистую монету. Откровения Кэллана — это еще куда ни шло из-за фарсовой помпезности его манер. Но теперь совсем другое дело, эти слова несли на себе печать правды — видимо, из-за их скверности. Мне не хотелось знать, что наш министр иностранных дел замешан в подобном хотя бы отдаленно. Для меня он был только символом, но все-таки стоял за непоколебимость государства и за добросовестность.

— Разумеется, — продолжал Фокс, — команде Черчилля хотелось бы и дальше воротить от нас нос. Но так не пойдет: либо они обратятся к нам, либо вовсе останутся ни с чем. Гарнард подкупил всю их старую партийную прессу, так что им придется начинать заново.

Вот в чем дело, именно в этом. Черчиллю и полагалось воротить нос от таких, как мы, — любой ценой. Вот чего я требовал от мира в моем понимании. Так было намного легче думать. С другой стороны, это все-таки жизнь — а я теперь жил, и цена этой жизни — разочарование; цена, которую, хочешь не хочешь, платить придется. Очевидно, и у министра иностранных дел должен быть свой полуофициальный орган — ну, или так оно получалось…

— Помни, — шептал дальше Фокс, — сам-то я думаю, что зря он поддерживает дело с Гренландией. Оно не совсем чистое. Зато прибыли принесет до черта, к тому же не стоит забывать о национальном интересе. Если бы не согласилось нынешнее правительство, согласилось бы другое — и это бы только дало Гарнарду и многим другим козырь в игре против Черчилля и его людей. Мы не можем себе позволить остаться без угольных шахт в Гренландии или где угодно. И помни, если мистер Ч. в деле, лучше него об интересах ниггеров не позаботится никто. Понимаешь положение, а?

На самом деле я не слушал, но время от времени для приличия кивал. Я знал: он хочет, чтобы этой линии я держался во всех конфиденциальных разговорах. И вполне с этим смирился. И к слову, какая-то уверенность — или, возможно, не больше чем чутье — говорила мне, что та девушка тоже во всем этом замешана, что и ее тень мелькает где-то на экране среди остальных. Хотелось спросить Фокса, знаком ли он с ней. Но самое нелепое — я до сих пор не знал ее имени, да и моя история показалась бы ненормальной. Сейчас мне было выгодно, чтобы Фокс не сомневался в моем здравомыслии. К тому же такой вопрос был попросту не к месту — ведь тогда я ее еще идеализировал. О таких девушках не заговаривают в курительном салоне, полном мужчин и их баек, и уж точно не с Фоксом.

Музыкальный критик бродил по комнате под неусыпным наблюдением Фокса. Вдруг он отодвинул кресло и направился к нам.

— Приветствую, — заговорил он с напускным добродушным видом сытого человека, — о чем беседуете?

— Частное дело, — ответил Фокс, не поведя и бровью.

— Значит, я мешаю? — пробормотал гость.

Фокс не ответил.

— Работу хочет, — сказал он, провожая взглядом смущенного немца. — Но, как я говорил — о, выгода есть для всех. — Он помолчал, переведя взгляд на меня.

Начал рассказывать о финансовой стороне дела: герцог де Мерш, Кэллан, миссис Хартли и остальные из списка вместе открыли газету, в редакторы которой взяли Фокса, чтобы окупить свои затраты, чтобы рука руку мыла, чтобы… Прямо как тот дом, который построил Джек. Я задумался, кто в данном случае Джек. Точно — вот главный вопрос. Все зависело от ответа на него.

— Действительно, — сказал я. — Дельце выглядит славно.

— Конечно, тебе интересно, какого черта я тебе все это выкладываю на блюдечке, — продолжал Фокс. — Дело в том, что ты все равно это услышишь, пусть и не от меня, и немало лжи в придачу. Но я уверен, что ты человек, который уважает доверие.

Я не поддался лести. Я не хуже Фокса знал, что он только пускает пыль в глаза, говорит — как сам и признался — не правду, а только то, что я все равно услышу. Я ничего не имел против Фокса — такова уж эта игра. Но весь вопрос в том, кто такой Джек? Вдруг — сам Фокс… Вдруг в той галиматье, что городила фантастическая девушка, было зерно истины. Фокс — и прямо, и фигурально выражаясь — мог заправлять командой из герцога де Мерша и мистера Черчилля. Мог поддерживать иностранного правителя-филантропа и основателя государства в одной упряжке с британским министром иностранных дел в битве против довольно зловещего канцлера казначейства, мистера Гарнарда. Фоксу это может быть на руку; возможно, он сам вложился во что-то, зависевшее от успеха гренландского протектората де Мерша. Помните, я отлично понимал, что Фокс — птица высокого полета, из тех, что всегда остаются за кулисами, — возможно, потому, что не вышли лицом и сами смотрелись бы на сцене плохо. И теперь я понимал, что раз уж ради «Часа» он бросил полдюжины других своих предприятий — а именно это он и сделал, — это должно стоить того. Это не просто должность редактора в газете; на кону что-то намного важнее. Опять же, и у моей юной дамы из другого измерения может быть интерес, зависящий от канцлера казначейства. Поэтому она аллегорически говорит о своем альянсе с Гарнардом против Фокса и Черчилля. Я в подобных делах был откровенным профаном, но смутно понимал, что нечто в этом роде вполне возможно.

Это не толкнуло меня пойти на попятный, но все-таки