Государи Московские: Святая Русь. Том 1 - Дмитрий Михайлович Балашов

оказался поданный стремянным крепкий меч. Когда и новый конь стал заваливать вбок, падать, около князя уже не оказалось стремянного. Вал наступающих прошел сквозь и мимо. Князь в избитых доспехах, всего с двумя «детскими», оказался на земле. Он дышал уже хрипло, немели длани, горячими толчками ходила кровь, он бы не воспротивился теперь, ежели бы его взяли под руки и отволокли в тыл, в товары. Но некому было подобрать князя, некому отволочь. В короткой мгновенной сшибке пали оба «детских», и Дмитрий пошел, по какому-то смутному наитию, плохо уже видя, что вокруг, пошел направо, быть может помысливши о Боброке и не догадав совсем, что не пройти ему полем бранным семи потребных верст, ибо тотчас окружили его четверо, по доспехам признавши боярина. Слава Вышнему, княжеского алого корзна не было на нем! И опять Дмитрий, хоркая и задыхаясь, бил и бил мечом, отшибая оскаленные морды коней и копейные стрекала. Кто-то подскакал сбоку, свалил одного из татар, ошеломил булавою второго, двое оставших отпрянули посторонь, почуявши, что добыча не по зубам.

– Князь? – вопросил воин. Дмитрий кивнул головой. – Не забудь, княже, Мартос меня зовут, из дружины брянского князя я! – прокричал воин. – Стой здесь, приведу коня!

Но Дмитрий не стал ждать. Почти не понимая, что делает, пошел снова туда, на север, к далеким дубам, где были Боброк и брат Владимир, где можно было спастись, откуда, Бог даст, ускачет он к себе, на Москву.

На него снова ринули. И вновь, мокрый, кровавый и страшный, в клокастой бороде, в избитых доспехах, подымал он меч, гвоздил и гвоздил, задыхаясь, хрипя, и, как ратник Иван звал матерь, так князь Дмитрий звал Дуню, жену, и детское было, смешное: пасть ей в подол лицом и плакать и каяти, что не вышло из него героя, что не может, не в силах он, и что потеряна рать, и скоро сам Мамай придет на Москву…

Он падал, вставал, снова шел, рука, сведенная судорогою, застыла на рукояти меча – не отлепить! Неживую, подымал все же и снова рубил невесть по чему, и вновь кто-то спасал его и куда-то вели, узнавая, и уже в полусне, в истоме смертной увидел, как положили его ни́чью на землю и его же мечом, вывороченным из скрюченных пальцев, срубили несколько зелено-желтых золотых березок и обрушили сверху на него. И больше князь ничего не помнил, не слышал, не зрел, ни короткого смертного боя его спасителей с татарами, ни падения мертвых тел и всхрапнувшего коня, что едва не упал, спотыкнувшись о могутное тело князя, ни того, как отхлынул бой, ни далекого пенья рожков русской рати – Дмитрий был в глубоком обмороке.

Глава тридцать шестая

Ягайло все так же лежал, утопивши лицо в кошмы, когда в шатер посунулся старший воевода.

– Я же просил! – вскинулся было Ягайло.

– Гонец от Мамая! – отмолвил тот. – Кажут, подается Москва. Перемолви с има, княже!

Он вскочил, отчаянно и обреченно вскинул подбородок. Долго застегивал, сверх атласного летника, парадный пояс с византийскими капторгами, пальцы не слушались. Уже надевая шапку с долгим, свисающим набок верхом, подумал: ускакать, смыться? Но посол ждал у шатра. Не ползти же змеей вон, поднявши заднюю полу!

Вышел. Заботно жмурясь от солнца, скользящим боковым рысьим взглядом проверил: много ли ратных в оружии близ него? Кмети держали копья в руках. Нахрабрясь, взглянул на татарина, смуглого, в черной негустой бороде, широкого в плечах. И татарин, уже понявший, что рать Ягайлы не тронулась с места, мрачно поглядел на него, невесело показавши белые крепкие зубы, усмехнул:

– Что ж ты, князь? Торопись! Не то и к зипунам не успеешь! Левое крыло московитов разбито, передовой полк вырублен весь! Знамени уже нет! Коназ Дмитрий убит! Нажми на правое крыло, там твои братья и вороги твои, Ольгердовичи! Сокруши их, и будем делить полон! А там – пойдешь на Москву! Наберешь серебра и рухляди! Рабынь! Красивых урусутских девок! – Татарин усмехался зло, глядя Ягайле в глаза. – Не будь трусом, князь! У тебя сильная рать!

Толмач переводил, не щадя Ягайлы. Услышавши слово «трус», Ягайло побледнел от гнева:

– Думай, что говоришь, смерд! – отмолвил с тихой угрозой.

– Моя не смерд! – тотчас перевел толмач. – Моя оглан, Чингисид, моя может стать ханом! Так она говорит! – требовательно добавил толмач, оборачивая лицо к великому Литовскому князю.

– Не будем ссориться, князь! – примирительно вымолвил татарин, завидя, как меняется лик Ягайлы. – Мамай и ты – союзники, и оба – враги Москвы! Мамай просит тебя поднять войска! Он почти победил! Хочешь ли ты оставить своих воинов без добычи?

– Хорошо, – отмолвил Ягайло после долгого молчания. – Я выступлю! Прикажи свертывать шатры! – повелел он громко. И по тому, как готовно помчались вестоноши, понял, что войско, истомясь, рвется в бой. – Скачи к Мамаю! – сказал. – Повести, что мы выступаем. Скоро!

И пока татарин, намеренно медля, садился на коня, а кмети яро убирали шатры, торочили поводных и седлали боевых коней, Ягайло все стоял, выпрямившись и глядя сурово. И пока отъезжали татары, продолжал глядеть им вслед и, уже только когда те скрылись за дальним лесным островом, поворотил гневное лицо к воеводам:

– Проверить подковы у всех коней! Ежели надобно – перековать! Проверить сряду! Ратники должны быть готовы к бою! И послать вестоношей, пусть вызнают, где теперь князь Олег. Без того выступать нельзя!

И когда поскакали с приказами, уменьшившейся дружине ближней высказал возможно строже:

– Ежели Дмитрий убит, московиты долго не простоят. Но тем паче мы не должны спешить и бросать полки в бой очертя голову!

Строго сказал. И кажется, проняло. А когда уже и эти отъехали и остался токмо свой воевода со Скиргайлой, им двоим высказал:

– Пока не побегут мои братья и не отступит Олег, мы будем ждать!

– Станем побеждать, не ратясь? – уточнил, кривясь, воевода.

А брат промолчал. Решил, видно, не токмо не спорить, но и не думать вовсе, делая то, что повелит ему старший брат. И это было лучше всего! Одному Скиргайле и высказал с глазу на глаз:

– Гонцы будут ко мне – не пропускать! И боярам всем: до моего приказа стоять на месте!

Нетерпеливым мановением руки отогнавши холопов, что намерили уже снимать княжеский шатер, и отогнув завесу входа, он полез внутрь, сполоборота повелев:

– И ко мне – никого! Пусть ждут!

В шатре он уселся на груду кошм, подобравши ноги под себя. Положил рядом саблю, утвердил перед собою крест. «Я молюсь!» – высказал сам себе вполгласа и замер, хищно оскалив зубы, готовый вскочить, кричать, драться, ежели его силой поволокут из шатра…

Еще и сейчас, ежели бы он поднял и повел полки, все могло бы поворотить иначе и в битве на Дону, и в истории.

Глава тридцать седьмая

Боброк соскочил с коня, по щиколотку утонув в сухих дубовых листьях. Доволен ли он? Сражение это – последнее и самое великое в его жизни – припишут князю Дмитрию. В крайнем случае Владимиру Андреичу, что сейчас, сидя на переминающемся в нетерпении игреневом жеребце, весело балагурит с кметями. Из серпуховского князя со временем вырастет добрый воевода. Он понимает кметей, и те верят ему. Прибавить терпения, опыта и лет… Но еще не теперь! Андрей Ольгердович? Андрей умеет воевать под чужим началом. Полоцкому князю не везет и будет не везти всю жизнь. Он никогда не отберет престол у Ягайлы! А жаль… С этим подонком, коему Ольгерд, умирая, передал свой престол, не можно иметь дела. Добро хоть то, что нынче, обманывая татар и выжидая, он, неволею, поможет Москве. Микула Васильич? Из Вельяминовых, по всем рассказам, самым дельным был не он, а Иван, казненный Дмитрием… Нет, на Москве, кроме него, Боброка, нету дельных воевод!

Он стоял в сухих дубовых листьях, жевал сорванную травинку и думал. Думалось невеселое. Он и сейчас не верил Дмитрию: а ну как упрямо настоит на своем, двинет полки не туда, куда надобно, перепутает все на свете и потеряет рать? Он обернул лицо, поглядел строго, сказал:

– Ежели передовой полк побежит, пусть мне немедленно доложат о том!

– Вестоноши расставлены! – возразил, подчеркивая слова и тем