Кристофер Хибберт - Королева Виктория

Но Гладстон ничего не мог с собой поделать. Не в его натуре было демонстрировать «нежности» даже по отношению к королеве, не говоря уже о простых смертных. Он просто не мог заставить себя произнести хотя бы одно ласковое слово и всячески избегал всего того, что можно было бы расценить как лесть. Напротив, он откровенно давал ей понять, что она этого не заслуживает. «Королева, — жаловалась как-то она личному секретарю, — вынуждена требовать к себе соответствующего уважения и достойного отношения к ее мнению... которое должно быть проявлено от имени всего правительства... В иных условиях она неизбежно чувствует себя униженной и оскорбленной».

Помимо всего прочего королеву унижал высокомерный и поучительный тон премьер-министра Гладстона, а его манера высокопарно и слишком заумно говорить о самых простых вещах наводила ее на мысль, что он просто хвастун и зануда. Королева охотно согласилась с Мэри Понсонби в том, что Гладстон, несмотря на всю свою потрясающую эрудицию, на самом деле «не может толком понять мужчину и уж тем более женщину». В конце концов королева пришла к выводу, что ее премьер-министр — «отъявленный смутьян», «высокомерный тиран» и «упрямый осел».

Став премьер-министром, Гладстон поставил перед собой непосильную задачу: решить так называемый вопрос о «королевских привилегиях и прерогативах», то есть вопрос о том, как вести дела с королевой, если она наотрез отказывается появляться на публике и выступать перед общественными организациями. Именно решение этой проблемы могло обеспечить ему надлежащий статус в будущем.

42. ДЖОН БРАУН

«Она действительно делает все возможное, чтобы породить подозрения, для которых, по моему убеждению, нет абсолютно никаких оснований».

Несмотря на эпизодические появления королевы Виктории на публике в конце 1860-х годов, критические настроения в ее адрес постоянно усиливались. Общественное мнение упрекало ее в алчности, эгоизме и пренебрежительном отказе исполнять свои публичные обязанности. А потом некоторые газеты и журналы стали распространять слухи о ее особо теплых отношениях с одним из своих шотландских слуг. Этот «фаворит королевского двора», как писал «Журнал Джона О'Кроатса», был к королеве гораздо ближе, чем самый обыкновенный слуга. Иначе говоря, журнал весьма прозрачно намекал, что шотландский слуга королевы по имени Джон Браун был ее любовником и что они якобы «тайно женились». Поговаривали также, что Джон Браун был медиумом на спиритических сеансах, которые так обожала королева, и ее фактическим опекуном, поскольку королева, дескать, уже давно сошла с ума. Естественно, что все эти слухи стали провоцировать обостренный интерес к личности" этого человека.

Однажды в марте 1867 г. А. Дж. Манби видел «длинную кавалькаду карет возле статуи Ахиллеса в парке, которые ожидали, когда королева проедет в Виндзорский дворец...Вскоре появилась карета королевы в сопровождении личной гвардии гусар. Она сидела в карете с младшими детьми, была похожа на добропорядочную матрону, ее бледное лицо была закрыто траурной вуалью. А позади нее в ливрее сидел тот самый Джон Браун, о котором рассказывают так много всяких глупостей».

Большинство из придворного окружения королевы, по словам ее личного секретаря Генри Понсонби, было убеждено, что Джон Браун хотя и был любимчиком королевы, но все же оставался лишь одним из ее многочисленных слуг, и не более того. Правда, придворные часто называли его за глаза «жеребцом королевы». Понсонби считал, что сперва это предположение появилось как безобидная шутка и лишь потом было успешно «конвертировано в злостную клевету». Рэндалл Дэвидсон, который часто видел королеву по долгу службы в качестве настоятеля Виндзорской церкви и ее личного капеллана, заявил однажды, что «надо хорошо знать королеву, чтобы понять, что ее отношения с этим человеком могли быть лишь чистыми и безупречными». И тем не менее Джон Браун был настолько неординарным слугой, что ничего удивительного не было в том, что во многих газетах и журналах стали появляться карикатуры, изображающие его величественно возвышающимся над пустым троном. Авторы злободневных памфлетов обращались к королеве «миссис Браун», а на страницах газет все чаще публиковались самые разнообразные пародии на ее слугу:

«Балморал, вторник.

Мистер Браун медленно спускается по склону горы. Мистер Браун обожает телячий рубец с потрохами, а вечером любит послушать любимую волынку. Мистер Браун рано ложится спать».

«Она действительно делает все возможное, чтобы вызвать подозрения, для которых, по моему твердому убеждению, нет абсолютно никаких оснований, — комментировал лорд Стэнли слухи о порочных связях королевы с Джоном Брауном. — Долгие верховые прогулки в пустынной местности, частое посещение королевы в ее комнате, частные письма и записки, которые он доставлял приближенным королевы, прогулки с ее пони и выполнение роли кучера ее кареты — все говорит о том, что королева специально избрала этого человека в качестве своего доверенного лица, не понимая того, что это может вызвать некоторые подозрения и породить совершенно беспочвенные слухи. А юные принцессы позволяли себе едкие шутки в его адрес, посмеивались над ним и даже называли его «маминым любовником»[47].

Джон Браун был коренастым, физически крепким, довольно красивым и чрезвычайно самонадеянным человеком с густыми курчавыми волосами и бородой, которая не могла, скрыть волевой и мужественный подбородок. Будучи одним из девяти сыновей владельца небольшой фермы, он начал свой жизненный путь конюхом в Балморале, а позже был нанят королевой и принцем Альбертом в качестве гилли[48]. Он был на семь лет старше королевы и принца Альберта и относился к ним с нескрываемым снисхождением и даже с некоторым высокомерием. Принц Альберт уважал этого простого и незлобивого человека и быстро выделил его из ряда других егерей, так как именно он, по мнению принца-консорта, мог обеспечить надлежащую безопасность королевской семьи и соблюсти при этом необходимый комфорт.

Надо сказать, что он не ошибся в выборе. Джон Браун исправно исполнял свои многочисленные обязанности и не давал никаких оснований для упреков или жалоб. Как отмечала королева, он сочетал в себе обязанности «кучера, конюха, охранника, пажа и горничной» и мог выполнить любую ее просьбу, включая даже совершенно уместные советы по поводу подходящей накидки и шали. Таким образом, еще до смерти мужа королева прониклась уважением к Джону Брауну и не без оснований считала его незаменимым слугой. Когда сэр Ховард Элфинстон однажды предложил, чтобы Браун сопровождал принца Артура в какой-то поездке, королева немедленно прервала этот разговор и даже не захотела выслушать объяснений. «Это совершенно невозможно, — заявила она. — Что я буду без него делать? Это же не просто слуга, а мой особенный слуга-гилли».

А после смерти супруга королева стала все больше и больше полагаться на помощь и поддержку Джона Брауна, когда находилась в Балморале, а в 1862 г. даже взяла его с собой в поездку в Германию. Будучи главным и единственным звеном, которое связывало королеву с ее радостным и счастливым прошлым, Джон Браун зарекомендовал себя как бесстрашный покровитель и даже спаситель королевы, что подтвердилось в двух авариях с королевской каретой. Он был настолько надежным, преданным и верным слугой, так умел утешить королеву в ее горе, что она чувствовала себя в его присутствии уверенной и защищенной. Кроме того, Джон Браун отличался щедростью и часто жертвовал немалые суммы на свадебные подарки для придворных или помогал отдельным слугам. Обычно он прямо высказывал свои мысли, но, к сожалению, подчас злоупотреблял спиртным. Королева, несомненно, восхищалась его мужественной внешностью и твердым характером, что выгодно отличало его от других мужчин. Так, например, она недолюбливала Артура Стэнли, настоятеля Вестминстерского аббатства, который казался ей совершенно бесполым существом — мягким, нерешительным и трусливым.

Даже в грубоватых манерах Джона Брауна она видела истинно мужское начало, завораживающее ее. Однажды он помогал ей надеть шляпу и нечаянно уколол шпилькой ее щеку. «Ну вот, мадам, — недовольно проворчал он, — неужели трудно приподнять голову?» А если он не одобрял ее наряд, то мог откровенно выражать свое недовольство и даже брюзжать: «Зачем вы надели сегодня это платье, мадам?» Бывало, королева жаловалась, что прислуга не убрала ее письменный стол, а Джон Браун и это время мог угрюмо проворчать: «Успокойтесь, мадам, я сейчас что-нибудь придумаю». Однажды одна из придворных дам увидела Брауна с сумкой для пикника и спросила, взял ли он чай для королевы. «Нет, — покачал головой Браун, - она не очень любит чай. Мы взяли с собою бисквит и спирт».