Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

Барон Гро промямлил: — Отписался.

— Ответил, ответил, — с раздражением махнул рукой лорд Эльджин. — Написал, что маньчжурское правительство не может выдать пленных, так как военные действия не прекращены…

— И что он предлагает?

— Принуждает нас освободить Тяньцзинь и форт Дагу от морских и сухопутных сил.

Барон Гро вздохнул:

— Лишь при выполнении этого требования пленные будут возвращены.

— Естественно, вы возразили.

— Мы написали косоглазым, что лица, захваченные китайцами, находились под белым парламентёрским флагом и потому пленение их незаконно: противоречит международному праву. — Лорд Эльджин умолк.

— Мы дали китайцам три дня, — продолжил барон Гро, — мы прямо заявили, что, если пленные в течение этого срока будут освобождены, и принц И Цин подпишет конвенции, проекты которых были передан Гуй Ляну, главные силы союзного войска не приблизятся более к Пекину.

Лорд Эльджин согласно кивнул головой и горячо заговорил:

— Как только конвенция будет подписана в Тунчжоу, мы въедем в Пекин для обмена ратификаций договоров, а войска отойдут в Тяньцзинь, где останутся до весны.

— По сути, вы оккупируете часть Китая, — с лёгкой укоризной в голосе сказал Игнатьев. — Принц И Цин на это не пойдёт.

Лорд Эльджин усмехнулся:

— Наплевать! В противном случае Пекин подвергнется яростной бомбардировке. Я вам обещаю!

— Это приведёт к падению династии.

— Посмотрим.

Он был разъярён и не следил за своей речью.

Игнатьев склонил голову. Задумался.

— Тунчжоу подготовлен для переговоров?

— Да, — ответил барон Гро. — Чтобы успокоить его жителей, главнокомандующие запретили нашим войскам входить в город, а китайскому градоначальнику разрешили запереть ворота и держать в ограде вооружённую милицию.

— Правда, — недобро покосился на барона Гро лорд Эльджин, перед этим градоначальник объявил, что не сдаст город без боя.

— Мало ли что он сказал, — тоном глубоко обиженного человека произнёс француз. — Мы должны обеспечить порядок.

Во втором часу дня к Игнатьеву пришёл монах Бао. На нём был ветхий соломенный плащ и старая рваная шапка с вытертым мехом. Промокший и озябший, он теперь отогревался после ужина у печки и сообщал последние новости.

— Ворота Пекина на запоре. Вот уже несколько дней. Столичный губернатор объявил в своём приказе, что «легендарные восьмизнамённые войска, верные присяге, готовы к длительной осаде и ожесточённой обороне».

— Как же вам удалось выбраться из города?

— Открываются одни северные ворота — утром в шесть часов.

— И какова численность пекинского гарнизона?

Монах Бао протянул к огню, и на его лице отразилось пламя.

— Шестьдесят тысяч столичной пехоты.

— А какова судьба Сэн Вана?

— Жив — здоров, как говорите вы, русские, — улыбнулся старик. — Его монгольская конница и пехота Жуй Линя стали лагерем близ северной стены, на учебном поле.

— У нашего русского кладбища? — поинтересовался Татаринов и недовольно поморщился. — Могут разрушить могилы.

Китаец промолчал: всё может быть.

— В пехоте Жуй Линя много курильщиков опия, настолько ослабевших, что ожидать от них буйств не приходится. Самое страшное, что они могут сделать — повалить кресты. Хотя и это маловероятно: мы, китайцы, равнодушны к жизни мёртвых. Мы стараемся их мир не нарушать, покой их не тревожить.

— Ладно, — махнул рукой Игнатьев, — если что, поправим. — Он какое-то время помолчал, потом спросил:

— Как чувствует себя Сын Неба, наш ясноликий богдыхан?

Бао прислонился к стене, вытянул ноги. От его мокрой обуви поднимался пар.

— Император наш считает, что умеет угадывать мысли других и предвидит свой путь, и уже одним этим он облегчает участь народа.

— Какое самомнение! — возмутился Николай. — Видел бы он лица своих подданных, знал, как его люто ненавидят.

Старик ещё ближе придвинулся к огню.

— Кто умеет гадать для себя, редко выходит на люди. К тому же он решил уединиться в Мукдене, в древней столице маньчжуров, — пояснил старик, — но когда собрался в дорогу, министры на коленях умолили его не бросать Пекин на произвол судьбы.

— Собрал их, понятно, Су Шунь, — предположил Игнатьев и дал знать Дмитрию, чтобы тот готовил самовар.

— Он, конечно, — подтвердил монах. — Его партия самая сильная.

— И богдыхан остался?

— Согласился подождать с отъездом.

— Сейчас он в Пекине?

— Да, — ответил старик и переменил позу. — Сначала находился в Хайдене, в Летнем дворце, но потом передумал и въехал в столицу.

— Под защиту дворцовых стен и маньчжурской гвардии, — с явным сарказмом в голосе проговорил Татаринов.

— Понятно, — зябко повёл плечами Николай и поинтересовался жизнью Духовной миссии.

— Как там отец Гурий?

— Я его не видел, но со слов прихожан, он полон сил, и единственное, что его смущает — это неусыпная слежка: соглядатаи Су Шуня не дают ему шагу ступить без опеки. И вообще, — подобрал под себя ноги монах, — за всеми членами миссии ведётся пристальное наблюдение.

— Попов в Пекине? — с тревогой в голосе спросил Игнатьев.

— Он чудом избежал ареста. Встречался со своим осведомителем, а тот уже давно был на крючке у жандармерии. В столице все больны шпиономанией. Все следят друг за другом и при первой же возможности пишут пространные доносы.

— Разделяй и властвуй, — усмехнулся Татаринов. — Чем слабее общество, тем вольготнее власти: можно творить всё, что хочешь. Подслушивать, подглядывать, упрятывать в тюрьму, сажать на цепь, третировать и шельмовать.

— А главное, — добавил Игнатьев, — совершенно безнаказанно уничтожать свой собственный народ, казнить подозреваемых в измене без суда и следствия.

— И даже ни в чём не повинных людей, — с болью в сердце сказал монах Бао. — На той улице, где я когда-то бегал маленьким мальчишкой, без вести пропали восемнадцать человек! — Он растопырил пальцы своих рук и потряс ими в ужасе. — Страшно представить — восемнадцать! И у каждого была семья, малолетние дети... чудовищно! — Глаза старика заслезились. — Народ впал в крайнюю нужду. Государственные зернохранилища сожжены и разграблены. Казна разворована.

— И чтобы отвлечь народ от беззаконий и бедствий, — сказал Игнатьев, — захватываются парламентёры.

Монах перестал смотреть на свои пальцы и, зажав их коленями, стал раскачиваться на лавке.

— Господи, очисти мя от тайных, пощади от чуждых!..

Татаринов вздохнул и посмотрел на Игнатьева.

— Оттого бедный человек и