Владек Шейбал - Лейла Элораби Салем

Глава двадцать вторая

Никогда еще Брониславе полет из Лондона в Варшаву не казался таким быстрым и таким долгим одновременно. Время от времени она оборачивалась назад, ища в толпе знакомое лицо. Сердце ее разрывалось на части, все изнутри ныло и оплакивало что-то до боли неизвестное, но явно ощутимое. Там, за спиной, после быстрого расставания оборвалось нечто связывающее их, какая-то невидимая нить. Раньше такого не бывало, что произошло ныне?

В варшавском аэропорту Брониславу встретил радостный Казимеж. Старший сын горячо обнял мать, со степенным уважением усадил ее в машину - Владислав, думала она, совсем другой, более живой, эмоциональный, потому и ближе ее сердцу. А дома прихода жены уже дожидался Станислав. В последнее время он совсем осунулся, высох в теле и, будучи молодым невысокого роста, превратился с возрастом в маленького старичка с крохотными ручонками. Но взгляд больших глаз под широкими бровями оставался по-прежнему строгим, холодно-суровым, и, глядя в его лицо. Бронислава испытала к нему впервые в жизни чувство отвращения, схожее с ненавистью. И дом, в котором она большую часть жизни была хозяйской, стал для нее чужим, неприятным за место теплого, светлого дома Влада под каштановыми деревьями.

Как долетела? - поинтересовался Станислав одной и той же фразой.

Как видишь: цела и невредима, - ответила женщина, даже не обратив на него лицо.

По твоему виду не скажешь, что все благополучно.

Ты сам знаешь ответ на свой вопрос.

Это из-за Владислава, не так ли? - он дернул ее за руку, развернул к себе, почти крикнул в лицо. - Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, женщина!

Отпусти меня! - воскликнула Бронислава, вырываясь из его цепких рук.

Отпусти, отпусти, - издевательским тоном передразнил ее муж, - уж больно ты дерзить стала в последнее время. Не стоило тебя отпускать к Владу, к этому предателю нашего рода.

Кто предатель? Как смеешь говорить та такое о собственном сыне, который не сделал ничего, кроме хорошего для всех нас?! Влад, - Бронислава не выдержала, заплакала, - Владу было очень горько оттого, что ты не прилетел к нему в гости, он так сильно переживал за твой отказ. Вон, посмотри, какие подарки он всем купил.

Пусть Владислав сначала приедет в Польшу, а потом я навещу его в Лондоне.

Ты же знаешь, Станислав, что Влад не смеет более пересекать границу Польши, или, в противном случае, его здесь ждет арест, а, может статься, и расстрел. Неужели ты желаешь для него подобной участи?

Я изначально был против его поступления в театральный университет, предчувствуя неладное. И, более того, я не хотел его поездки на Запад. Влад сам избрал свой путь, вот теперь пусть не жалуется.

Но он твой сын, так нельзя.

А я его отец, которого он обязан слушаться! Если он считает себя умнее родителей, то и от меня не смеет ничего требовать.

Вдруг зазвонил телефон: резко, громко. Бронислава вздрогнула от неожиданности, трубку поднял Станислав. По ту сторону донесся знакомый голос, радостный, ласковый:

Алло, - отозвался Станислав.

Папа? Папа, это ты? - воскликнул Владислав.

Да, а что случилось?

У меня все хорошо, звоню только для того, чтобы узнать как вы, как мама после полета?

У нас тоже все хорошо, не волнуйся, - он взглянул на жену, усмехнулся.

Папа, я хочу поделиться с тобой интересной новостью о прошлом нашей фамилии, столь необычной для Польши. Несколько недель назад - до приезда матери, я посетил Шотландию, Южный Уист, какая там красота! Местные жители с теплотой приняли меня как родного. Все они - эти добрые горцы, живущие по старым законам, знают о моем, о нашем предке Шивале Шейбхолле, жившего в те далекие времена у подножья горы Шиваль. Он и его братья были архитекторами мостов, но все они были являлись католиками, преследуемые местными баронами за свою веру, вот почему они решили покинуть навсегда остров Уист, дабы обрести новый дом в иных землях. Один остался в Италии, другой в Чехии, а третий - мой предок поселился на землях Восточной Польши. Жители Уиста сами поведали мне сию историю и сказали, что я шотландец. Ах, жаль, что тетя Ванда умерла прежде, чем я узнал историю нашего рода.

Довольно всех этих историй! - прокричал в гневе Станислав, прервав рассказ сына. - Почему ты усложняешь себе жизнь поисками минувших лет и столетий? Что дадут тебе эти знания, какую пользу принесут теперь?

Разве... разве тебе неинтересно знать прошлое наших предков? - с обидой в голосе молвил Влад, не найдя поддержку в лице отца.

Меня интересуют лишь настоящее и будущее, о прошлом я никогда не задумывался. А если для тебя так важна история, то иди переучись на историка, археолога, но мне о том не говори.

Я хотел, как лучше, чтобы мы все гордились нашей семьей, какие в ней замечательные люди. Но теперь вижу, что старания мои никому не нужны.

Лучше бы ты женился и детей имел, а иначе кому ты собираешься передавать свои знания?

Зачем ты бьешь по больному, папа? Не повезло мне в семейной жизни, что поделать? Но ведь у Казимежа есть две дочери - мои племянницы, пусть им все достанется.

Вот что: оставь брата и его семью в покое, да и мне нужно помочь матери разобрать вещи. Позже созвонимся.

Но следующего раза не случилось. В немощи слег Станислав, мучаясь болезненной старостью и приближающейся смерти. К нему ежедневно приходил доктор мерить давление и делать уколы; Бронислава ежечасно подходила к мужу, спрашивала о его самочувствии. Иногда к ним приезжали Казимеж с семьей либо Янка с супругом. Они любили отца, всячески старались угодить ему, избавить хоть немного от страданий, но старик равнодушно взирал на их хлопоты, с отрешенным видом глядел куда-то в пустоту, будто силясь узреть сквозь кирпичную стену нечто неподвластное времени и чужому глазу. В полузабытье он сжимал край одеяла, шептал:

Сын мой, где ты сейчас?

Отец, - молвил Казимеж, взяв старческую руку в свою, - я здесь, рядом.

Станислав резко одернул руку и, скосив взор на сына, проговорил ясно, четко, словно к нему вновь вернулись силы:

Не ты мне нужен, уйти. Я хочу знать, где мой младший сын, где мой любимый Влад? - две капли слез скатились по сухим темным щекам и впервые в жизни он заплакал, прикрыв лицо руками.

Казимеж опешил, какое-то странное чувство, похожее на ревность, зародилось в его душе. Он