Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

Да не камер-лакей — камердинер вдовствующей императрицы. Самый доверенный.

   — Гнедиге фрау, их мус...

Ненавидел. Всегда ненавидел. За императрицу горой. В поклоне согнулся. Голос просительный:

   — Государыня императрица Мария Фёдоровна просила, если будете так любезны, к ней...

Значит, жива. Тогда что же?

   — Павловск... Дворец большой... прошлой ночью... дотла...

Только теперь поняла: вот оно, прощание. Настоящее. Со всем. О чём помнить не хотела. И о чём — через себя — помнила. Павловск...

Кончина императора — тогда было легче. Анна Петровна — так и не показалась у гроба. Отступилась. Не любила... Все знали — какая любовь! Не это важно: он любил. Как любил. Себя потерял. От всего прожитого одним махом отрёкся. Как верёвки перегнившие сбрасывал. Лишь бы скорее! Скорее!

Через Анну Петровну и его видела. Грешно так думать, но... даже легче стало. Куда легче.

В задних рядах вместе с фрейлинами стояла. К руке не приложилась. Как все. Не вспоминала. Скорее бы. Только скорее.

А теперь... Павловск. Всё, что было, — там. Каждую половицу помнила: где скрипнет чуть слышно, где прогнётся. Императрица... Что ж, так уж получилось. Но у них с государем не было иной земли. Под косыми взглядами. Под вечным досмотром. Не было ничего другого! Не было! Так почему же Павловск?

Камердинер плечами пожал:

   — Никто ничего вызнать не успел.

   — Так ведь зима. Пустой дворец. Печи нетопленные. Огонь откуда?

   — Архитекторы дознаются. А вы, всемилостивейшая сударыня, может, благоволите в путь отправиться? Вдовствующая императрица никого, кроме вас, видеть не пожелала.

Да, да, как же иначе. Вот только переодеться.

   — Государыня узнать велела: может, коли будет на то ваша воля, поживёте у её императорского величества? Утешили бы государыню очень...

Утешила! В другой раз предлог бы сыскался отказаться, но Павловск... Их Павловск. Обеих. Императрицы и былой любимицы. Фаворитки...

Горничную надо кликнуть, чтобы вещи собрала. И сама собиралась наскоро.

   — Едем, Генрих. Конечно, едем.

   — Мадам, о, мадам!

   — Селестин! Как вам пришло в голову отыскивать меня в храме, во время богослужения... Разве не видите, все монастырки уже обратили на нас внимание. Не хватает замечания от протоиерея.

   — Мадам! К вам гость. Он ждёт вас в гостиной.

   — Гость? О чём вы, Селестин, давайте выйдем в притвор.

   — Да-да, мадам, вам следует спешить. Заставлять ждать такого гостя!

   — Но вы так и не сказали какого.

   — Великого князя Константина, мадам.

   — Вы не напутали, Селестин? И откуда вы знаете великого князя?

   — Я не знала его, мадам, его высочество сам назвался и попросил найти вас. Для немедленного разговора.

   — Что-нибудь случилось во дворце? Но тогда почему именно он?

   — Не знаю, мадам. На слугах нет креповых повязок. Но великий князь чрезвычайно взволнован и выказывал все признаки нетерпения, отправляя меня за вами. Поспешим же, мадам, поспешим же!

В маленькой гостиной высокая фигура начавшего полнеть человека. Нетерпеливые шаги. Рука, беспрерывно поправляющая ворот мундира. Гримаса, пробегающая по бледному лицу...

   — Катерина Ивановна...

   — Ваше высочество!

   — Прошу прощения за несвоевременный визит, но, надеюсь, необычные обстоятельства извинят меня. Хотя бы до некоторой степени.

   — Визиты царственных особ бывают всегда удачными и никогда не несвоевременными.

   — Оставимте эти комплиментные формы. У меня нет на них сил. Моя просьба будет для вас одинаково неожиданной и... бестактной. Знаю, я не имею на неё права, но, может быть, в память моего отца, к которому вы всегда хорошо относились...

   — Я восхищалась и продолжаю восхищаться покойным императором и остаюсь верной его памяти.

   — Несмотря ни на что.

   — Что бы вы ни имели в виду, ваше высочество, покойный император заслуживает самых высоких чувств, и в этом я останусь неизменной.

   — Не знаю почему, но с вами хочется быть откровенным, Катерина Ивановна, поэтому не стану притворяться: здесь наши взгляды могут не вполне сходиться.

   — Я знаю это, ваше высочество.

   — Вы не защищаете памяти покойного.

   — В этом нет надобности, ваше высочество. Что значит мой голос перед лицом истории? Это ей принадлежит последний суд.

   — И в нём вы не сомневаетесь.

   — У каждого человека есть свои достоинства и свои недостатки, человеческие и государственные. Для монархов имеют значение только последние, а я слишком хорошо знаю, как высоки и благородны были побуждения императора Павла I.

   — И всё же мнения окружения и современников существенно расходятся. И далеко не в пользу покойного.

   — Вы были в Михайловском замке в ночь кончины императора?

   — Был. И вы это знаете.

   — Знаю, ваше высочество.

   — Ив вашей интонации читается: если бы вы были там, всё могло сложиться иначе. Не правда ли?

   — Я не могла быть ни в спальне, ни около спальни императора.

   — А если бы были? Признайтесь, вы именно так думаете?

   — Прошлое не знает сослагательного наклонения — об этом мы часто говорили с императором в гатчинском обществе.

   — Вы не даёте мне пробиться сквозь окружившую вас стену. И тем самым, хотя и косвенно, отвечаете на мой вопрос... Катерина Ивановна, повторяю, я не имею ни малейшего права на откровенность вашу и всё же хочу сделать отчаянную попытку. Только выслушайте меня и упростите мне задачу.

   — Я не прерываю вас, ваше высочество.

   — И, может быть, тогда вы посмотрите на меня иными глазами. В чём-то поймёте или даже — оправдаете. Не знаю, я ничего не знаю. Вы знаете меня от рождения...

   — Так не совсем точно. Я видела вас от вашего рождения. Императрица Екатерина сочла нужным поставить непреодолимую преграду между двумя старшими своими внуками, Александром и вами, и вашими родителями. Вы росли в большом дворе, ваши родители жили в малом. Сначала это был Павловск, а когда вам исполнилось четыре года, — Гатчина. Господин и госпожа Секундант-Вторые, так положено было называть ваших родителей с лёгкой руки императрицы. Это было невыносимо для императора и нелегко для всех его придворных.

   — И снова в ваших словах мне чудится живое сочувствие императору.

   — Так и есть, ваше высочество.

   — Вы не говорите о его тяжёлом характере, его странностях, беспричинных вспышках гнева, которые, по всей вероятности, приходилось на себе испытывать и вам.

   — Я не испытывала их — я понимала императора.

   — Катерина Ивановна, один только вопрос: вы... любили его? Не как придворная, не как верноподданная, но как человек. Нет, как женщина. Вы любили императора Павла? Поймите смысл моего вопроса. Я люблю, глубоко и преданно одну женщину. Я хочу, чтобы она стала моей законной женой.

   — Но великая княгиня Анна Фёдоровна?

   — Я беру развод. Я не хочу больше обманывать ни её, ни себя. Мне нужно чувство, одно чувство и никаких государственных расчётов. Мне сорок лет. Понимаете, сорок лет. Я могу отстоять своё счастье или сейчас, немедленно, или я не узнаю его никогда. Великая княгиня не будет противиться разводу.

   — Но перспектива российского трона...

   — Вы же знаете, я всего на полтора года моложе Александра, и меньше всего хочу, чтобы его жизнь хоть на один день сократилась. К тому же у меня гораздо больше возможностей покинуть земную юдоль, чем у него. Я военный, солдат до мозга костей. Я лучше себя чувствую на биваке, в походной палатке, чем в духоте имперских канцелярий. Каждому своё.

   — Да, император не стал препятствовать вашему участию в итальянском походе Александра Васильевича Суворова, но очень переживал за вас, ваше высочество. А потом Аустерлиц и вся кампания 1812—1813 годов, где вы, ваше высочество, командовали всей гвардией. Все разговоры были о том, как великолепно вы выполняли эти свои обязанности и как никогда не знали страха.

   — Вам были небезразличны мои успехи?

   — Вы оставались сыном своего отца, которому судьба в военной службе отказала, замкнув его в переходах дворцов, а их император никогда не любил.

   — Но я хочу вернуться к сегодняшнему дню. Выбор моей избранницы означает мой отказ от престола. Иоанна Грудзинская не может стать ни в коем случае российской императрицей.

   — Отказ от престолонаследия? Ради любимой женщины?

   — Неужели вас это удивляет?

   — Я думаю о позиции вашей семьи, вдовствующей императрицы...

   — Никакой позиции не будет. О тайне отречения будем знать только мы с Александром. Иоанна согласна не требовать публичного объявления нашего брака. В ближайшее время, во всяком случае. Александр даёт ей титул графини Лович. Всё договорено, подписано и никаких отступлений быть не может. Теперь вы признаете за мной право на мой вопрос?