Аркадий Ваксберг - ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Эренбург рассказал в мемуарах, сколь сложным путем, через Прагу, он доставил в Москву своего друга. Как сказано выше, Фарж прибыл для того, чтобы получить присужденную ему премию, а вовсе не по чьему-то настоянию с инспекторской целью. В последних числах марта освобождение врачей уже было предрешено. Ни вырванных, ни черных ногтей не было ни у одной из жертв, иначе в дошедших до нас многочисленных свидетельствах самих пострадавших это было бы отражено. Нет никаких – ни прямых, ни косвенных – данных, подтверждающих факт посещения Фаржем Лубянки или иной тюрьмы. Никогда ни один «белый халат» не рассказывал о встрече с Фаржем в тюрьме – не случайно же в соблазнительно зловещей версии, запушенной бериевцами, нет ни конкретного имени узника, с которым беседовал Фарж, ни упоминания о том, что же этот узник все-таки сообщил своему иностранному гостю.

Между тем нет никакого сомнения в том, что Фарж действительно был злодейски убит. Существует рассказ очевидца – сотрудника аппарата Верховного Совета СССР Сергея Усанова, записанный его непосредственным начальником, секретарем Комиссии по иностранным делам Совета Национальностей Верховного Совета СССР Ефимом Юрчиком и подтвержденный им самим в письме журналисту Зиновию Шейнису[3].

Из Тбилиси Фаржа повезли в город Гори – родину Сталина: через неполный месяц после смерти вождя и задолго до его разоблачения Хрущевым это был вполне естественный ритуал, обязательный для всех иностранных гостей. Там ему устроили не предусмотренное программой пышное застолье, затянувшееся до полуночи, а потом по горной дороге отправили на машине обратно в Тбилиси. Вопреки правилам безопасности Фаржа посадили рядом с шофером. На одном из самых опасных поворотов, в горном ущелье, дорогу перегородила грузовая машина, ослепившая шофера включенными фарами. Объезжая препятствие на полном ходу, водитель не заметил другой машины, в темноте, с погашенными фарами, стоявшей тут же, с краю. Удар пришелся точно по тому месту, где сидел Фарж. Ни жена Фаржа, ни переводчица Лебедева, ни сопровождавший их Усанов, сидевшие сзади, ни даже водитель – офицер госбезопасности – не пострадали: в операции участвовали мастера-профессионалы. Сопровождавшая Фаржа машина с охраной инсценировала погоню за виновниками аварии, но быстро «выдохлась», и больше виновных никто не искал.

Несомненное убийство Фаржа никакого отношения к делу врачей не имеет, но, поскольку и хронологически, и в связи с запущенной легендой его к этому делу искусственно «пристегнули», необходимо разобраться, чем же оно все-таки было вызвано. Ответ можно найти в разрозненных, скомканных показаниях Берии и свидетелей по его делу на следствии, проходившем в июле – декабре 1953 года[4].

Во время войны, в сорок втором году, в плен к немцам попал племянник жены Лаврентия Берии – Нины Теймуразовны – Теймураз Шавдия, любимец семьи. Не отличавшийся ни высокими моральными качествами, ни стойкостью, но зато славившийся усердием и жестокостью, Теймураз сразу же согласился (по более вероятной версии – напросился) на сотрудничество с гитлеровцами и вступил в так называемый «грузинский легион», который входил в состав нацистской службы безопасности (СД). Он особенно отличился во Франции, где участвовал в расправах над участниками Сопротивления и плененными солдатами Красной Армии и союзнических войск. В 1944 году, в ходе освобождения Франции, он был захвачен американцами и находился в лагере для военнопленных.

Через свою лубянскую агентуру и по дипломатическим каналам (один из ближайших сподвижников Берии – Владимир Деканозов – был тогда заместителем наркома иностранных дел) информация о пребывании Теймураза во Франции попала к дяде. Тот направил в Париж (конец 1944 года) своего самого доверенного прислужника Петра Шарию, бывшего секретаря ЦК грузинской компартии, лично причастного к убийству ненавидимого Берией партийного руководителя Абхазии Нестора Лакобы. Формально «делегация» летела для того, чтобы вести переговоры о возвращении на родину сначала архивов грузинской диаспоры, а затем и самих эмигрантов.

По указанию своего хозяина Шария вступил в контакт с находившимися в Париже лидерами грузинской эмиграции Ноем Жорданией и другими меньшевиками, возглавлявшими правительство независмой Грузии в 1918-1921 годах. Многих из них Берия хорошо знал – вероятно, и у него, и у них были не только ностальгические воспоминания, но и какие-то взаимные надежды. Это подтверждается тем, что три года спустя, по представлению Берии, политбюро разрешило вернуться в Грузию пятидесяти девяти грузинским эмигрантам с семьями.

При помощи Жордании и его товарищей, Шария сумел установить контакт с находившимся среди германских военнопленных Теймуразом, выкрасть его и специальным самолетом переправить в Москву. До 1952 года Шавдия благополучно пребывал в Грузии, пользуясь дядиным покровительством, но под давлением каких-то сил (в деле Берии туманно говорится: «по требованию общественности») был все же арестован и отправлен в лагерь. Берия в это время был отлучен от Лубянки и реальной возможности оказать влияние не имел, тем более что этот арест был связан с раскручивавшимся тогда так называемым «мингрельским делом», затеянным по личному приказу Сталина и, в сущности, направленным против самого Берии. Но как только Берия снова оказался у руля, буквально тотчас, с молниеносной быстротой, Теймураза Шавдию перевели из лагеря в Тбилиси для «пересмотра дела». А там, в Тбилиси, все тот же Деканозов, только что приступил к исполнению обязанностей министра внутренних дел Грузии…

И вот именно в этот момент в СССР прибывает Ив Фарж, который был комиссаром республики в том самом регионе, где свирепствовали Шавдия и другие грузинские легионеры. И притом заранее, еще до приезда в Москву, заявляет о своем непременном желании посетить Грузию. По оперативным данным, полученным Лубянкой, где Берия снова стал полновластным хозяином, Фарж вез неопровержимые доказательства зверств, чинившихся любимым племянником человека в пенсне. Простодушный гость, собственно, и не особенно скрывал своих намерений добиваться публичного суда над убийцей участников Сопротивления и даже его экстрадиции во Францию, поскольку Шавдия был вывезен оттуда незаконно, притом до проведения предусмотренного законом расследования. В новых, послесталинских, условиях все это представляло реальную угрозу.

Уничтожить Фаржа тем способом, каким был уничтожен Михоэлс и еще десятки, если не сотни, других жертв, было невозможно. Истинный врач-убийца, профессор-полковник Григорий Майрановский, как и другие сотрудники его лубянской лаборатории ядов, находился в тюрьме, да и невозможно было впрыснуть смертельный яд знаменитому официальному гостю, лауреату только что ему врученной в Кремле международной Сталинской премии: вскрытие (аутопсия), с участием хотя бы одного французского специалиста, в этом случае было неизбежным – кто мог гарантировать, что оно не обнаружило бы отравление? Оставалось то единственное, что было опробовано и отработано множество раз: автокатастрофа.

Весть о том, что она была преднамеренной, распространилась мгновенно, и помешать этому Берия был не в состоянии. Куда разумнее и коварней казалось пустить слух по другому руслу. История с врачами не просто еще кровоточила, в ней вообще еще не поставили точку. И поэтому версия о вырванных (почерневших) ногтях воспринималась немедленно и охотно, без всякой критической оценки. Эта версия Берии ничем не грозила: ведь он был освободителем врачей, а не их палачом. Но зато она уводила далеко в сторону от любых подозрений против племянника-головореза. Кто из нормальных людей мог бы хоть что-то понять в этих сатанинских играх?

Так – абсурдной по фабуле, но кровавой по существу – финальной сценой, относящейся, казалось бы, к совсем другой драме, с другими действующими лицами и даже другим режиссером – завершается чудовищная мистерия XX века, вошедшая в историю под именем дела «убийц в белых халатах».

Прекратилась погромная кампания в печати, освободились и вернулись к прежней работе врачи, но никаких признаков принципиальных перемен в так называемой «национальной политике партии» замечено не было. Молотову вернули жену, – арестованную Полину Жемчужину, которая в ссылке (до спешного перевода в Москву она ее отбывала в Кустанайской области Казахстана) значилась анонимным «объектом Номер 12». Тоже из казахстанской ссылки, но из более теплого города – Джамбула, привезли в Москву Лину Штерн и предоставили ту же работу, которой она занималась до ареста. А ее соседи по скамье подсудимых, расстрелянные еаковцы, все еще продолжали числиться врагами народа. Членам их семей – сосланным супругам, родителям, детям – не только не возвращали конфискованное имущество и отобранные квартиры, но вообще не давали права жить в Москве и других крупных городах, хотя и освободили из ссылки[5].