Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас

Около полудня они были уже в гостиной г-жи Кнаус. Зиммер, смуглый брюнет с красивыми и выразительными чёрными глазами, сразу понравился и матери, и дочери; но в особенности понравился юной Торе двумя отличительными чертами своей личности: изяществом и скромностью. Эти два качества и красивая наружность делали его вполне привлекательным.

Разумеется, Тора заставила его рассказать про опасность, которой он подвергся в дороге, и Зиммер добродушно и серьёзно, без хвастовства рассказал свой случай. Его действительно чуть не убили, он бежал, даже сапоги свои оставив добровольно в руках разбойников.

Пока Адельгейм о чём-то перешёптывался с г-жой Кнаус у окна, Тора, беседуя наедине с Зиммером, расспросив его обо всём на свете, продолжала всё-таки свои расспросы.

— Отчего вы так плохо, с таким странным произношением говорите по-немецки? — спросила она.

— Я слишком маленьким приехал в Россию, — ответил Зиммер.

— Так же, как и мы с братом! — воскликнула девушка. — Но всё-таки мы, выучившись отлично по-русски, так же как и вы, всё-таки сохранили произношение. Вы же изъясняетесь, как здешние русские, выучившиеся по-немецки уже после восшествия на престол императрицы, поняв, что этот язык им необходим в будущем, так как Россия должна же отныне сделаться полунемецким государством.

— Неужели вы думаете, что это возможно? — холодно выговорил вдруг Зиммер.

— Что?

— Чтобы Россия, огромная страна, православная и русская, сделалась совершенно немецкой и лютеранской?

— Непременно! Все так говорят. Веру заставят всех переменить и сделаться лютеранами, а языку заставят учиться.

— А крестьяне? — спросил Зиммер, несколько улыбаясь.

— Понемножку и крестьян заставят. Говорят же в Германии крестьяне по-немецки.

Тора говорила всё это утвердительно и твёрдо, как самую простую истину.

— И мы — я и вы, — как немцы должны желать этого! — прибавила она.

— Конечно! — заявил Зиммер. — Но я думаю, что этого никогда не будет. Ведь вот вы, как и я, живя здесь долго, в России, стали говорить отлично по-русски. И даже мы вот теперь, начав с немецкого языка, перешли на русский.

Тора засмеялась:

— Я, право, не знаю… Я и русских, и немцев одинаково люблю. А иногда даже бывает, что иной русский мне нравится больше немца. Наши все какие-то сонные. И вот я скажу правду: вас первого немца я нахожу мало похожим на всех. Вы мне напоминаете одного русского офицера и лицом, да и вообще что-то у вас есть похожее на него.

И затем Тора весело, отчасти кокетничая, спросила, едет ли Зиммер на север, когда и зачем.

— Конечно, как только придут деньги, так я уплачу то, что взял здесь взаймы, и выеду в Архангельск. Когда это будет, право, не знаю… Через недели две, не ближе.

— Ну а тогда… — воскликнула Тора и запнулась, как будто то, что ей пришло на ум, сказать было немыслимо. Она даже немного покраснела.

А мысль её была такая: «За две недели я, быть может, сумею заставить тебя и отложить это путешествие!»

Зиммер видел ясно, что или юная Доротея — большая кокетка, проводит время в том, чтобы стараться нравиться всем, или же он действительно ей сразу понравился. Она как-то особенно смотрела на него. Иногда взгляд её прекрасных голубых глаз заглядывал в его глаза, смущал его. Он что-то читал в этом взгляде, недоумевал и конфузился.

— Скажете ли вы мне или нет, зачем вы едете в Архангельск? — спросила девушка.

— По очень важному делу.

— Нельзя сказать, по какому?

— Оно неинтересно, но секрета, конечно, нет.

— И думаете вы долго пробыть там?

— Совершенно неизвестно… Или месяц, или целый год!

— Год?! — воскликнула Тора. И, подумав, она прибавила: — Но ведь раньше двух недель вы не выедете?

— Не думаю!

И, опустив глаза, Тора подумала: «Две недели! За две недели можно многое сделать, но надо, чтобы он бывал у нас всякий день…»

И, подумав это, она вздохнула.

В это время Адельгейм с хозяйкой приблизились к ним от окна и сели рядом.

Тора передала кое-что матери из того, что слышала от Зиммера. И вероятно, дочь сказала что-нибудь взглядом матери, потому что г-жа Кнаус вдруг обратилась к Зиммеру со словами:

— Я прошу вас быть у нас сегодня вечером. Вы перезнакомитесь со многими очень приятными людьми, и даже с такими, которые когда-нибудь, если вы будете вновь в Петербурге, могут быть вам полезны. Вообще, пока вы в Петербурге, я прошу бывать у нас часто, не стесняясь.

Зиммер поблагодарил и обещал, но по его голосу можно было догадаться, что это простое вежливое светское обещание, ни к чему не обязывающее.

Тора при этом как будто встревожилась. Она быстро поднялась и позвала Адельгейма к тому же окну в углу гостиной, у которого он только что шептался с её матерью. И здесь началось тоже шептание.

— Господин Адельгейм, — зашушукала весело девушка, — вы меня любите?

— Это что за вопрос?

— Говорите, вы меня любите? Много?

— Конечно! И давно! Да и кто же вас не любит? Весь Петербург…

— Ну а если любите, то исполните мою просьбу, такую, с какой в другой раз я никогда к вам не обращусь… Привезите мне сегодня вечером Зиммера. И если он сам — один — не захочет ездить к нам, то приезжайте к нам каждый вечер непременно и привозите его с собой. Дайте мне в этом ваше честное слово!

Адельгейм рассмеялся, подмигнул девушке и выговорил:

— Понимаю! Сразу победил всех ваших воздыхателей. Даю слово! Но подумайте, Fräulein, если он упрётся и не захочет, что же мне делать?

— Тогда дайте мне слово, что вы будете делать всё на свете, чтобы заставить его приезжать. Говорю вам откровенно, он мне — и странно это, почему, — он мне очень, очень понравился!..

Адельгейм рассмеялся снова:

— Ведь это не первый раз, Fräulein! Сколько раз я от вас слышал, что молодой человек вам сразу страшно понравился. А потом через недельку вы же мне говорили: «Я ошиблась, он совсем дурак» или: «Он злой клеветник, лгун, хвастун!»

— Да, может быть, бывало. Но теперь это совсем не то… Вы сами знаете, этот ваш — не таков.

И, глянув пристально в глаза Адельгейма, Тора вдруг задумалась и почти печально поникла головой.

— Что с вами? — спросил Адельгейм.

— Я думаю… —