Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

   — Ба-ба-ба, Лавр Георгиевич собственной персоной!

Это был генерал Аверьянов, человек в военном ведомстве не последний. Корнилов обнялся с ним.

Аверьянов ухватил Корнилова под локоть.

   — Пошли-ка ко мне в кабинет, попьём чайку, — предложил он.

Кабинет у Аверьянова был огромный, уютный, тихий, не хуже, чем у министра. И чай был отменный — китайский, присланный из Иркутска, где располагались знаменитые чайные склады и работала фабрика. И печенье было первоклассным — из подвалов магазина Филиппова. Аверьянов усадил Корнилова в кресло, сам сел напротив.

   — Имей в виду, — сказал он, — кое у кого из высших чинов нашего ведомства есть желание повесить на тебя разгром сорок восьмой дивизии.

Корнилов грустно усмехнулся:

   — Вместо того, чтобы поддержать хотя бы артиллерийским огнём, не говоря уже о людских резервах, о помощи, меня оставили подыхать вместе с дивизией в зубах у немцев, а теперь обвиняют в том, что я остался жив... И кто же так упорно пытается меня утопить?

Аверьянов не стал скрывать:

   — Больше всех — твой бывший командующий генерал Брусилов.

Корнилов сморщился:

   — Паркетный шаркун!

Брусилов был одним из немногих высших военачальников в России, кто не окончил Академию Генерального штаба.

   — Зато у него есть другие качества, совершенно неоценимые, которых нет у нас с тобою, — сказал Аверьянов.

   — Какие?

   — А кто учил государя подавать строевые команды?

В своё время Брусилов был начальником кавалерийского училища, среди его учеников имелись и блистательные особы, в том числе и будущий император Николай Александрович.

Поставить командный голос — штука непростая, Брусилов всё делал, чтобы у будущего государя голос был громовым, старался как мог, но поставить голос, чтобы тот звучал, как иерихонская труба, не сумел — пороху не хватило. Впрочем, сделанного Брусилову хватило с избытком, чтобы построить блестящую карьеру.

   — И чего же хочет господин Брусилов? — спросил Корнилов.

Аверьянов сжал глаза в негодующие щёлки, по лицу его проскользила быстрая тень.

   — Отдать тебя под суд. — Аверьянов сделал крупный глоток чая, качнул головой. — Страшные времена наступают.

Корнилов также отпил чай из стакана.

   — Но я чувствую, наступят ещё страшнее. А что собой представляет новый военный министр генерал Поливанов[34]?

   — Как ты говоришь, паркетный шаркун. — Аверьянов повторил безжалостные слова Корнилова. — В правительстве сидит одна бездарь, премьер Горемыкин[35] насквозь пропах нафталином, каждый день приходится посыпать его этой пакостью, чтобы не съела моль...

   — Сколько лет Горемыкину?

   — Ста ещё нет, но скоро будет. Когда Поливанов явился к нему представляться, так дед этот, уже не различающий ногтей на собственных пальцах, совершенно слепой, засек блеск орденов на груди министра, перепутал его с дамой и кинулся целовать руку.

   — Тьфу! — отплюнулся Корнилов.

   — В общем, предстоит тебе, друг мой, великая борьба, — с горечью констатировал Аверьянов, отпил ещё немного чая и поставил стакан на стол. — Но ты, Лавр Георгиевич, голову не склоняй, помни, что ты не один, у тебя есть друзья, в том числе и боевые.

   — На фронте борьба, здесь борьба, — с печалью проговорил Корнилов, — когда же всё это кончится?

Помощь Корнилову пришла не только от верного генерала Аверьянова, но и с театра военных действий, от командующего войсками Юго-Западного фронта Иванова и командира корпуса Цурикова. Брусилову не удалось очернить Корнилова.

Более того, Корнилов вскоре узнал, что ему назначил аудиенцию сам государь. Аудиенция была простой, сердечной — государь решил пообедать вместе с Корниловым и генералом Врангелем. За обедом, между первым и вторым блюдами, под стопку коньяка, он сообщил Корнилову, что Комитет георгиевских кавалеров решил рассмотреть вопрос о награждении генерал-лейтенанта орденом. Каким именно орденом, государь не сказал, но и без слов было понятно — Святого Георгия III степени. Комитет георгиевских кавалеров рассматривал только такие наградные дела.

   — Думаю, что всё будет в порядке, — благодушно заметил государь.

Корнилов благодарно кивнул, улыбнулся про себя: случаев, чтобы Комитет георгиевских кавалеров ослушался царя, ещё не было, государь знал, что говорил.

Разговор зашёл и о дальнейшей судьбе Корнилова.

   — Вы стали в России национальным героем, — заметил государь, — нет, пожалуй, газеты, которая не рассказала бы о вашем подвиге.

   — К сожалению, газетам свойственно допускать преувеличения, — заметил Корнилов, — сделали из меня этакого Алёшу Поповича, а я никаких подвигов не совершил, я просто выполнил свой долг и постарался не нарушить клятву, которую дал: «За Веру, Царя и Отечество». Под этой клятвой стоит моя подпись.

Корнилов умоляюще посмотрел на Врангеля. «Пётр Николаевич, расскажи хоть ты что-нибудь, — немо попросил он, — не то всё время речь идёт только обо мне. Неудобно». Врангель в ответ понимающе улыбнулся, но на выручку не пришёл.

Казаки-каркаралинцы, прочитав в газетах о приключениях своего именитого земляка, прислали ему в Петроград своё благословение, нательный золотой крестик и сто рублей — на «поправку здоровья».

Вскоре Корнилову был вручён орден Святого Георгия III степени. Вместе с орденом пришло и новое назначение, с повышением — Корнилов стал командовать 25-м армейским корпусом.

Полагая, что Францишек Мрняк погиб, Корнилов добился, чтобы его посмертно назначили почётным стрелком в первый взвод первой роты Первой чешской дружины, сформированной на территории России.

Теперь во время вечерних поверок дежурный по первой роте выкликал:

   — Рядовой Мрняк!

Фельдфебель отвечал густым громовым голосом:

   — Расстрелян австрийцами в Прессбурге[36] за содействие в освобождении генерала Корнилова.

Более того, спустя семь месяцев, двадцатого марта 1917 года, был подписан приказ, где отмечались особые заслуги Франца Мрняка, Петра Веселова и Спиридона Цесарского — все трое были награждены Георгиевскими крестами. Как было указано в бумаге, «за то, что организовали и способствовали побегу из австрийского плена бывшего начальника 48-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Корнилова, причём первый пожертвовал даже жизнью...».

Но Мрняка не расстреляли — сведения у Корнилова были неверные. Францишека продержали в сельском околотке четыре дня, на пятый отправили в тюрьму, где уже сидели Мартьянов, Веселов, Цесарский и врач Гутковский.

Дружная четвёрка на следствии призналась, что помогла пленному генералу бежать.

   — Мы с вами находимся на разных полюсах военной борьбы, — сказал Цесарский следователю-австрийцу, — мы — враги... Естественно, я буду помогать своему соотечественнику, своему брату, своему товарищу, но не вам. Было бы противоестественно помогать вам. Поэтому всё совершённое мною и моими товарищами я не считаю преступлением. Никакое это не преступление, а обычное выполнение своего гражданского долга.

Совершенно по-иному был настроен австрийский прокурор Шварц, требовавший для виновных жестокой кары — смертной казни. Одна из газет той поры писала: «Прокурор Шварц заявил, что мягкотелость австрийского правительства против политических преступников чешской национальности вредит интересам государства».

Суд шёл три дня, с одиннадцатого по тринадцатое октября 1916 года в Прессбурге. Четверо подданных России в один голос заявили, что посчитали своим долгом помочь боевому генералу, решившему бежать из плена, суд к этому заявлению отнёсся одобрительно, и Гутковский, Мартьянов, Веселов и Цесарский получили дисциплинарное наказание сроком в восемь недель. Боюсь, что никто уже не сможет объяснить, что такое дисциплинарное наказание и с чем его едят. Может быть, их заставили плести колючую проволоку для будущих лагерей, а может, они с лопатами убирали территорию Австро-Венгрии от навоза либо чистили гигантские лагерные сортиры — этого молва до наших дней не донесла.

А вот с Францишеком Мрняком дело приняло скверный оборот. Как сообщили тогдашние газеты, «суд вынес Мрняку смертный приговор: казнь через повешение, лишение гражданских прав и исключение из списков армии». На лишение гражданских прав и исключение из армейских списков Францишеку в сложившейся ситуации, конечно, было наплевать, а вот насчёт головы... Голову было очень жаль.

Мрняк подал кассационную жалобу и стал ждать, когда жалобу эту рассмотрит Верховный военный суд Австро-Венгрии, и дождался. Этот суд отменил прессбургский приговор, дал Францишеку десять лет заключения в крепости. Однако Мрняк попробовал уклониться и от этой напасти — начал успешно демонстрировать сумасшествие.