Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

пойдет, – наконец сказала она.

– Я сейчас приеду и все тебе объясню.

– Нет. Объясни мне сейчас, а потом приедешь.

– А если не объясню?

– То не приедешь.

Теперь замолчал уже Митя.

– Хорошо, – сказал он. – Я буду вынужден ненадолго уехать.

Катя молчала, но было слышно, что она озадаченна и встревоженна.

– Куда? – наконец спросила она.

– В Израиль.

– Навсегда?

– Я же тебе сказал, ненадолго. Ты меня вообще слушаешь? – Весь этот разговор шел совсем не так, как Митя его придумал, и он почувствовал, что готов взорваться. Остановил себя; несколько раз вдохнул и выдохнул.

– В Израиль не уезжают ненадолго, – ответила Катя. – В Израиль уезжают навсегда. Оттуда не возвращаются.

– А я не насовсем! – наконец заорал Митя. – Может, предоставишь это мне решать? И скажи, нам обязательно вести этот разговор по телефону? Аря попала в трудную ситуацию, и ей надо помочь. Ей очень плохо.

– Понятно.

– Мы сейчас встретимся, и я тебе все подробно объясню.

– Зачем? – спросила Катя.

– Зачем – что?

– Зачем нам встречаться?

Митя растерялся.

– Что значит «зачем нам встречаться»?

– Ты же уже все решил. Даже не посоветовавшись со мной. О чем нам еще говорить?

– Катя, Катенька, ну пойми, я тебя не бросаю. Я никуда от тебя не уезжаю. Аре очень плохо, я ее найду, попытаюсь поддержать, и все будет как раньше.

– Как раньше уже ничего не будет. Я поняла, что ты оказался перед выбором между своей сестрой и мной и выбрал ее. Это твое право. Понимаю, что это был не самый простой выбор. По крайней мере, на это надеюсь. Но это голос крови, и с этим ничего невозможно сделать.

– Катенька, что же ты такое говоришь? Так я сейчас приеду?

– Нет, ты не приедешь.

– Давай встретимся на улице?

– Нет, мы больше не встретимся. Ты уезжаешь навсегда, и давай хотя бы расстанемся честно.

– Я всегда был с тобой предельно честен.

– Я уже так не думаю.

Митя снова замолчал, бессильно, безнадежно. Несколько раз он пытался начинать говорить, но ему казалось, что голос почему-то остался без воздуха и двигаются только губы. Но и Катя не вешала трубку.

– Хоть Ваню мне можно увидеть? Мы же вместе давали ему имя. Вместе растили. Вместе гуляли.

– Зачем тебе это? Ты ведь и его решил бросить. Он что, для тебя такой спасательный круг, когда больше нечего сказать?

– Нет. Но не тебе за него решать.

– Справедливо, – ответила Катя, чуть подумав. – Если ты не врешь, конечно. Хорошо. Приезжай, – добавила она. – Но не очень надолго. И пообещай не устраивать драм. Все это лишнее.

« 8 »

Всю дорогу от остановки Митя бежал; неуклюже. Снег был тонким, свежим, под ним ощущался слой гололеда, накопившийся за неровные дни оттепелей и заморозков. Уже давно дворы почти никто не убирал. Лифт был сломан. В наступившей разрухе лифты не чинили тоже; или, по крайней мере, не сразу. Митя поднимался по лестнице и задыхался так, как будто карабкался на Эверест. Чуть шумело в ушах. А еще, кажется, впервые в жизни он ясно и отчетливо слышал свое сердце. За один пролет до Катиной квартиры он остановился, попытался успокоить дыхание, несколько раз вдохнул и выдохнул, поправил куртку, снял шапку и положил ее в карман, поднялся еще на один пролет и позвонил. Катя открыла почти сразу. Ваня выскочил за порог, встал на задние лапы, даже несколько раз подпрыгнул и стал лизать ему руки. Митя начал чесать ему голову, потом не выдержал и молча заплакал.

– Не кривляйся, – сказала Катя. – Решил так решил.

– Мне можно войти?

– Можно.

Митя вошел, отряхнул с сапог снег на коврик перед дверью; на коврике появились белые островки снежной пыли. Катя подошла чуть ближе, вытянула правую руку и за ним заперла. Митя беспомощно посмотрел на свои сапоги, потом на нее.

– Можешь разуться, – добавила Катя, – и взять тапки.

Ваня не понимал, что происходит, и, пока Митя переобувался, продолжал лизать ему руки. Это было необычно.

– Пойдем. Я заварила для тебя чай.

Они сели на табуретки, друг напротив друга. Ваня устроился под кухонным столом, между ногами. Ногой Митя чувствовал его теплое дыхание.

– Я никуда не уезжаю, – сказал Митя.

– Ты мне это уже говорил.

– Я вернусь.

– Не думаю.

– Почему? Ты можешь мне хотя бы это объяснить?

– По разным причинам, – ответила Катя. – В том числе и по очень простым. Как ты думаешь, сколько времени вот так вот может продолжаться?

– Не думаю, что долго.

– И я не думаю. Придет другая власть и закроет границы. Возможно, по-другому даже видимость порядка уже не навести. Вот и все.

– Но путчистов мы уже победили, – зачем-то сказал он.

– Это был не путч. Это был фарс. А продолжаться так не может. Значит, придут и другие. Так что это навсегда. Ты и сам это понимаешь.

– Нет, не понимаю, – резко возразил Митя. Он действительно так не считал.

Катя посмотрела на него прямо, внимательно и неприязненно. На ее лице, под свежим слоем несвойственного ей макияжа, была видна красноватая, казалось, даже чуть распаренная кожа, как бывает, когда не очень успешно пытаются смыть слезы. Смывать слезы Катя не умела; Митя вообще никогда не видел ее плачущей. Эта красноватая, неумело раскрашенная кожа странно контрастировала с белыми скулами и лежащими на столе ладонями.

– Катя, – сказал он, чуть запинаясь, – кажется, я никогда тебе этого не говорил, но вообще-то я тебя очень люблю.

– Это своевременное сообщение, – ответила она, продолжая внимательно на него смотреть.

– Поехали со мной. Вместе уедем, вместе найдем Арю, вместе вернемся.

Она продолжала молча смотреть, не опуская и не отводя глаз.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

– Что ты видишь вокруг? – неожиданно спросила она.

Митя пожал плечами, огляделся; на кухне ничего не изменилось; рассмотреть квартиру он не успел. Маленькая икона Богородицы на стене смотрела на них светлым, горестным и всепонимающим взглядом.

– Квартиру, дом, – сказал он.

– Правильно, дом.

– А за окном?

– Тоже дом? – наконец неуверенно ответил он. Он был расстроен и озадачен этим странным экзаменом.

Катя кивнула:

– Да. И это наш Ленинград. Как бы его ни переименовывали. А потом еще тысячи и тысячи километров. В некоторых местах ты был. Я была еще меньше. Но это все равно наш дом. И он сейчас горит. Хоть и зима.

Митя представил себе окруженную снегом пылающую северную избу, вроде того большого пятистенка, в котором их с Полей тогда приютили на Онеге. Красное на белом. Может быть, даже замерзшая река под косогором.

– Все проходит, – сказал он. – Так было написано на кольце царя Соломона.

Теперь молчала уже Катя.

– Ни я, ни ты, – добавил он, – ничего не можем с этим поделать. Вообще ничего. Можем просто сидеть и смотреть. Может быть, придется и голодать, если дальше пойдет все так же. Возможно, как-нибудь вечером одного из нас убьют гопники. Или бандиты по ошибке. А так мы уедем, и мы вернемся.

– Горящий дом не бросают, – спокойно и твердо сказала Катя.

Было видно, что это не всплеск чувств, не увлечение риторикой и не импровизация, что она говорит давно продуманное и прочувствованное.

– Никто никого не бросает. Я вынужден уехать, мы уедем и вернемся.

– Горящий дом бросают