Серена - Рон Рэш

с высокой спинкой, на котором сидел Макдауэлл, так и остался стоять точно напротив этих ступеней.

Серена направила своего белого мерина ближе к мужу, и ее лодыжка скользнула по его ноге. Протянув ладонь, Пембертон погладил ногу Серены над коленом. Жена поймала его руку и крепко прижала к своему бедру, словно желая оставить на нем отпечаток ладони Пембертона.

– Как поступим с нашим бывшим шерифом? – спросила она.

– Убьем, – сказал Пембертон. – Если хочешь, я сам это сделаю.

– Нет, лучше поручим Гэллоуэю, – решила Серена, – как только он вернется из Теннесси.

Подняв глаза, Пембертон увидел, как орел сужает круги. Что-то заметил, наверное.

– На кого твой орел станет охотиться в Южной Америке?

– На змею, которую местные жители прозвали фер де ланс[35], – с готовностью ответила Серена. – Она намного смертоноснее наших гремучих змей.

– Что же до моей охоты… Похоже, горного льва мне уже не добыть, – заметил Пембертон, – зато появится возможность выследить ягуара. Ничуть не меньшее испытание.

– И не менее достойный трофей, – согласилась Серена.

Пембертон вгляделся в оловянно-серые радужки ее глаз, в их золотистые крапинки, а затем и в черноту зрачков. «Давно ли, – подумалось ему, – я не набирался духу посмотреть в эти глаза и впитать их ясность?»

– Давно же ты не возвращался ко мне, – сказала Серена. – Теперь ты снова тот мужчина, за кого я выходила замуж.

– Все дело в пожаре. Он напомнил о единственном, что имеет для меня значение.

– И что же это такое?

– Ты, – просто ответил Пембертон.

Тень орла прошла над ними. Птица бросилась вниз, чтобы припасть к земле в пятидесяти ярдах ниже по склону. Орел боролся с добычей, яростно трещала погремушка на змеином хвосте, но вскоре шум смолк.

– С начала апреля он убил уже сорок две змеи, – похвалилась Серена. – Надо бы отвезти беркута в округ Джексон, пусть и там убьет хоть несколько штук, пока холод не разогнал ползучих гадов по логовам.

Достав из чехла на седле металлический свисток, Серена дунула в него, а затем помахала манком в поднятой над головой руке. Орел взмыл в воздух и, махнув могучими крыльями, легко спланировал, чтобы опуститься рядом с лошадьми. На землю сломанной веткой рухнула гремучая змея пыльного окраса. Лошадь Пембертона с испуганным ржанием отпрянула, и ему пришлось резко натянуть поводья, а вот арабский мерин Серены уже настолько привык к птице с ее добычей, что даже ухом не повел. Змея выгнулась, извиваясь, и Пембертон увидел вспоротое орлиным клювом брюхо и вырванные нити лиловых внутренностей, тянущиеся по земле. Хвост змеи слабо трепыхался еще несколько секунд, а потом затих.

На второй день к вечеру Пембертон заслышал звук мотора: в лагерь с ревом и грохотом въехала машина. Подойдя к окну конторы, лесопромышленник увидел, как из кабины тяжело выбирается Гэллоуэй: во всю левую щеку расцвел темно-сливовый синяк, глаз заплыл, почернел и перестал открываться. Охотник отошел прочь, встал среди сгоревших пней и стал оглядывать окрестные склоны. Вертел головой, пока не увидел Серену: рабочий день подошел к концу, и та уже направлялась к лагерю. Пошатываясь, Гэллоуэй начал подниматься на склон, чтобы встретить хозяйку. С отсутствующей кистью и кровоподтеком на пол-лица он выглядел человеком, которого сбил на обочине невнимательный автомобилист.

Пембертон вернулся к рабочему столу и уселся, приказав себе не думать о том, какую историю состояние лица Гэллоуэя может поведать о судьбе ребенка. Вместо этого он заставил себя вспомнить о пожаре – тех мгновениях, когда пламя бушевало вокруг них с женой, когда еще не было ясно, выживут они или же сгорят, и когда все прочее не имело значения. Важно было лишь одно: погибнуть или выжить им предстояло вместе, только вдвоем. Через несколько минут машина однорукого тронулась с места и выехала за пределы долины, а Серена поднялась по ступеням и переступила порог конторы.

– Гэллоуэй собрался нанести визит нашему бывшему шерифу, – сообщила она, но промолчала о полученных охотником травмах, да Пембертон и не спрашивал.

Стоя посреди конторы, Серена оценивающе пригляделась к составленным в угол коробкам с деловыми бумагами, готовым к скорому переезду на новое место.

– Неплохо мы здесь постарались, – отметила она.

Глава 34

«По крайней мере, здесь есть горы», – сказала себе Рейчел, когда они с Джейкобом, выйдя из пансиона, двинулись по Мэдисон-стрит. По пути то и дело требовалось обходить лужи: моросивший весь день дождь продолжался и теперь, когда над городом опустился вечер. В просвете между зданиями Рейчел мельком увидела заснеженную вершину горы Рейнир и задержалась на несколько секунд, впитывая вид с тем же наслаждением, с каким в жаркий день могла бы припасть к холодному роднику.

Ей вспомнились равнинные просторы Среднего Запада – вроде вокзала в Карни, штат Небраска, где им два часа пришлось дожидаться посадки на другой поезд. Там она повела скучающего сынишку прогуляться по единственной улице города. Дома быстро поредели, оставив лишь поля убранной пшеницы и кукурузы под широким небом: пейзаж, где не было гор, которые могли бы укрыть собой и защитить. Рейчел поражалась тому, что люди могут преспокойно жить в подобном месте. Как им удается не чувствовать, что всё здесь, даже собственное сердце человека, обнажено и открыто любым ветрам?

Рейчел шла к кафе, где с пяти до полуночи ей платили по двадцать центов в час за мытье посуды и уборку со столов. Мистер и миссис Бьоркленды разрешили ей укладывать Джейкоба на стеганом одеяле в углу кухни, и каждый вечер миссис Бьоркленд собирала для молодой матери немало съестного, которое та могла взять домой. День за днем проходя мимо обездоленных мужчин и женщин, Рейчел прекрасно понимала, как ей повезло найти работу, не голодать и не кутаться в лохмотья, учитывая, что еще и месяца не прошло с их с Джейкобом прибытия в Сиэтл.

Внезапный гудок автомобиля заставил девушку вздрогнуть; живи она здесь хоть до конца своих дней, ей ни за что не привыкнуть к суете городской жизни, к постоянной спешке. Все здесь куда-то торопились, обязательно издавая громкий шум. Но эти звуки не несли с собой покоя, как бормотание ручья, стук капель дождя по жестяной крыше или грустный клич горлицы; город шумел резко и раздраженно, без всякого ритма, и эти звуки не позволяли остановиться и привести мысли в порядок. Разве что ранним утром – в те минуты, когда Сиэтл со всеми своими копотью и шумом еще не успевал по-настоящему проснуться, – Рейчел могла взглянуть в окно на далекие горы, и их неподвижность согревала ее, действуя как целебный бальзам.

Она