Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

жила в вотчинном селе Юрино, изредка наведывалась в Москву, и её дом обычно пустовал.

На дворе имелась большая конюшня. Рядом с ней стояла сыромятня для изготовления кож на конскую сбрую и всякого иного рода предметов княжеского быта. Тут же были срублены холопские постройки, кузница, прачечная и мыленка.

По размерам двор Пожарских был самым большим в этой части Белого города. Длинником он протянулся на тридцать семь саженей, а поперечником – на тридцать пять. Задними постройками он выходил на Новую улицу. Наискосок, через Сретенку, дымил государев Пушечный двор. С другой стороны, за переулком, раскинулся двор князей Хованских. Их двор по размерам уступал двору Пожарских. Да Хованские-то жили богаче. Происходили они от Патрикия Наримонтовича, внука великого литовского князя Гедимина. Патрикий выехал в 1402 году на службу к московскому князю и стал родоначальником широкой ветви князей Патрикеевых. Внук старшего сына князя Патрикия, Василий Фёдорович, получив земли на реке Хованке в Волоколамском уделе, положил начало роду князей Хованских. Но особенно блестящую карьеру сделал второй сын князя Патрикия, князь Юрий, когда женился на княгине Анне, дочери великого князя Василия I. А у его внука Ивана, по прозвищу Булгак, сыновья Михаил Голица и Андрей Курака стали, в свою очередь, родоначальниками двух княжеских родов, Голицыных и Куракиных, которые занимали на протяжении полутора веков видные места в Боярской думе. Князь Наримонт был старше своих братьев Ольгерда и Евнутия, от которых пошли Мстиславские и Трубецкие. И из всех потомков Гедимина, выехавших на Русь, родословная ветвь Хованских была самой старшей… Но – увы! Им об этом осталось только вспоминать. Старшинство по родословной ветви не дало им ничего. Обошли, обскакали их остальные: и родственными связями с великокняжеским домом, и по службе… И хотя на Москве Хованские не так были заметны, как их дальние родственники, но всё равно имели значительный вес. Поэтому, когда у старого князя Андрея Хованского младший сын Никита посватался к юной княжне Дарье Пожарской, княгиня Мария Фёдоровна, в ту пору вдовствуя уже третий год, охотно выдала за него свою дочь. К тому же князь Никита был на десять лет старше своей невесты, выглядел степенным и, как поговаривали, был обласкан при дворе шурином царя, конюшим боярином Борисом Годуновым.

И княгиня не прогадала. Через восемь лет Борис Годунов сел на царство. Князья Хованские потянулись вверх и потянули за собой Пожарских.

А за год до того, до свадьбы Дарьи и Никиты, старший сын Марии Фёдоровны, княжич Дмитрий, поступил на службу: пора подошла, пятнадцать лет стукнуло. И его тотчас же определили ко двору. Через четыре года он получил звание стряпчего с платьем и купил себе коня. За него он заплатил, из своего годового оклада в двадцать рублей, двенадцать в казну и подписался красивым твёрдым почерком в окладной книге. Тут же, в этой книге, он охотно приложил руку и за своего зятя, князя Никиту, за Василия Долгорукова, Мирона Шаховского и ещё за добрый десяток княжат, своих безграмотных сверстников.

Княгиня Мария Фёдоровна затратила немало усилий, чтобы дать сыновьям полную грамоту, мучаясь тайной надеждой видеть их когда-нибудь в думе. Происходила она из рода князей Беклемишевых, предок которых выехал на службу московскому князю более двух веков назад. Служили Беклемишевы великому князю верой и правдой, однако никто из них так и не пробился в думу. Старомосковская знать сопротивлялась любым поползновениям в этом направлении выезжих князей. Да и сами они жёстко толкались локтями подле великого князя.

Её старший сын отличался не только живым умом и сообразительностью, но и характером вышел в неё. Он так же болезненно воспринимал захудалость своего рода, мысли о которой княгиня постоянно поддерживала в нём. Младший же, Василий, был вылитый отец: такой же мягкотелый, как князь Михаил Фёдорович. И ему была суждена такая же участь – спиться и умереть раньше срока.

Но жизнь распорядилась совсем иначе, чем загадывала Мария Фёдоровна.

На князя Никиту одна за другой посыпались невзгоды: умер царь Борис, на Москву пришёл самозванец. Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых отправили в ссылку. Попали в немилость к новому царю и те, кто близко стоял к ним. При Шуйском беды тоже не забыли князя Никиту, хотя вначале всё складывалось для него удачно. Тогда Шуйский снял с опальных самозванца их вину, многих приблизил ко двору. А князь Никита опять попал в полковые воеводы. Но Шуйский отыгрался на нём за оплошку под Калугой с Болотниковым, вспомнил прошлые годы его безмерной верности Годунову. А чтобы сгладить такой удар, он, непостоянный в пристрастиях, через полгода приставил его у себя на свадьбе первым дружкой к царице Марии, в девичестве Екатерины Буйносовой. Вторым дружкой был думный дворянин Иван Михайлович Пушкин. Дарью же назначили первой свахой к царице, вместе с женой Ивана Пушкина, Алёной Ивановной. Но такие перепады царской милости оказались не по князю Никите. Он уединился в своей вотчине после свадьбы царя и запил. Навалились хвори, и вскоре его не стало. И Дарья, овдовев без малого уже два года назад, жила на дворе Хованских под присмотром старшего брата Никиты, князя Ивана Андреевича, точнее – свояченицы. Братья Хованские и раньше с трудом уживались на одном дворе. А уж после смерти мужа Дарье с детьми стало там совсем невмоготу.

И князь Дмитрий, понимая это, частенько наведывался к сестре, как мог поддерживал её, требовал того же внимания и от своей жены.

В отличие от Дарьи, Прасковья была полной хозяйкой на своём дворе, с тех пор как Мария Фёдоровна переселилась в Юрино и там доживала свой век. Теперь в Москве старая княгиня появлялась редко. Когда же она приезжала, то сначала обходила большой господский дом, затем осматривала другой и третий. На этом всё и заканчивалось. В дела она уже не вмешивалась. Да и вообще, она стала быстро сдавать, после того как Дарья закатила ей однажды скандал: обвинила в том, что она выдала её за Никиту из-за богатства и почестей, хотя знала, что тот слабовольный и при невзгодах сломается. Ненавидящий взгляд старшей дочери так ошеломил княгиню, что у неё внутри что-то словно надломилось. И она перестала помыкать детьми и подгонять их, предоставила всему идти своим чередом. Но дело было уже сделано: тот же князь Дмитрий по-иному жить уже не мог. И она была вознаграждена этим, хотя бы отчасти, за свои труды.

* * *

Из-за Неглинки послышалась беспорядочная мушкетная стрельба. Со стены Кремля бабахнула тяжёлая пушка.

«Картечью, знать, по людям», – мелькнуло у князя Дмитрия.

За первым выстрелом последовал второй, затем третий… Перевалило за десяток, с каждым выстрелом