Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов

выплюнул носки и заорал вдруг по-звериному. Рамазан крутился, извивался всем туловищем так, что железная кровать ходуном заходила. Малявин ухватил его за волосы, втиснул в рот кусок одеяла, но в соседней комнате уже раздались голоса. Бухнули в дверь раз и другой, закричали возбужденно, зло, заматерились сразу на нескольких языках.

Документы Малявин завязал в простыню и побежал к выходу мимо двери, которая трещала и кособочилась. Подбежал первым делом к машине. Обломком кирпича выбил стекло, распахнул дверцу, сунул руку вниз под рулевую колонку и, как волосы из дерьмовой головы, выдрал пучок разноцветных проводов. Но и этого ему показалось мало. Открыл капот, ударил пару раз по карбюратору.

В тот же миг зазвенело разбитое оконное стекло. Он инстинктивно присел и, увидев высунувшуюся голову, метнул кирпич с дурным рыком: «Бей их по головам, мужики!» Подхватил узел и побежал к общежитию.

В старом бараке, отведенном под общежитие, гаркнул истошно, как некогда в армии: «Подъем! Живо!..» – и принялся колотить резиновым сапогом куда попало.

– Все на улицу! Свет не зажигать! – орал он, срываясь на визг. – Лопаты где? Где штыковые лопаты?!

Когда бригада сгрудилась возле него, стал суматошно объяснять про паспорта, деньги, что нельзя ждать утра, нужно быстрей собираться. Показывал на домик, где горел свет, метались огромные тени, светили карманным фонариком возле машины.

– Завести пытаются, да вот хрен им! А так мы отобьемся. Да, мужики?..

– Мочить буду! – рявкнул рядом Шурка-Шурухан, потрясая лопатой и растравляя злость этим криком.

Следом откликнулись еще несколько человек:

– Будем драться!

Шейх зажег в угловой комнате свет, взялся разбирать документы, сердито выкрикивая:

– Сундуков!.. Где Сундук? Зуфаров! Черт побери, мо-ой!

Девять человек с сумками и штыковыми лопатами, которые придавали им уверенность, вскоре стояли с одной стороны, и человек пятнадцать – с другой. Аркалыкский каменщик Шамот бубнил:

– Мы от хозяина не пойдем… Зря вы, мужики. Достанут!

Возле трассы откололись еще двое и повернули обратно.

– Николай, Жорка! Стойте!..

– Не-е, не пойдем! У них связи кругом, замочат наглухо.

– Ссыкуны! В гробу мы видели вас, негры поганые! – закричал озлобленно Семен-Политик и замахнулся лопатой.

Оренбуржцы рванули трусцой в сторону поселка, где ждала их назавтра расправа, о чем они знали, но свободы страшились.

– Разве с такими сделаешь революцию? – посетовал Семен, словно пробовал ее делать.

Постояли, поразмышляли, куда двигаться дальше… Поворот на Амангельды тонул в непроглядной темени, а на востоке небо порозовело, и они, не сговариваясь, двинулись на восток, унося на плечах шесть штыковых лопат. Малявин шел чуть впереди, белея узлом, потому что в потемках и спешке не нашел свой дорожный портфель. Шли они торопливо и мечтали о большой прибыльной работе, больших деньгах, с которыми начнется новая, правильная жизнь.

У первой же развилки стал прощаться волгоградец Нефедов.

– К черту все! Буду домой пробираться.

Молча жали руку; его не за что теперь осуждать, он уходил от бесконечного подлого рабства.

Малявин достал из кармана немного бумажной мятой мелочи и отдал ему десять рублей. Заметил, как дрогнули, скривились у Нефедова губы…

Изо дня в день бригада моталась по тургайским дальним хозяйствам, пересаживаясь с попутки на попутку, случалось, шагали пешком десяток-другой километров с надеждой, что где-то их ждут. Но масть не ложилась – хоть плачь! С каждым днем убывала, истаивала надежда. Прогоны дальние – «полста километров не крюк», дорог множество разных, пыльных и жарких, со стервятниками на телеграфных столбах, спокойно взирающими на человеческую суетню, а как выбрать дорогу самую нужную?

На третьи сутки после побега от Рамазана приблизились к конторе совхоза «Маяк», переночевали здесь же во внутреннем дворике, на пыльной траве под молоденькими топольками. Утром перехватили директора прямо на улице, накинулись со своим: «Строители нужны? Работа есть?..»

– Сколько вас? – первым делом спросил этот толстый казах. – Мне во как, – он чиркнул ладонью по горлу, – нужда вот ту домину разобрать.

Директор показал на типовую шестнадцатиквартирную двухэтажку, построенную лет десять назад. Такие дома с «удобствами во дворе» стояли по всему Казахстану, зияя черными глазницами разбитых окон, выломанных дверей, потому что местные селиться в них отказывались, а молодые специалисты не приживались.

– Берись, дальше буду смотреть. Другой дам работа. Я тут хочу магазин ставить.

– Сколько платишь за эту махину? – спросил Шурухан.

Директор – он был изрядно плешив, потерт, хотя не прожил и сорока полных лет, – пожевал толстыми красными губами, словно подсчитывал, сколько стоит такая работа. Сказал:

– Плачу две тысячи!

– Маловато, – подал негромко голос Шейх.

– Конечно, мало, – поддержал Шурухан. – Здесь миллион досок и дощечек, а в каждой – по десятку во-от таких гвоздей!

Директор многозначительно промолчал.

– Мы-то не против, – заторопился Шейх, опасаясь, что все может рухнуть. – Но, может, по аккордным нарядам пропустим эти две тысячи?

– Якши. Пойдет. Месяц сроку. Доски, шифер сложить в стройдвор!

– Да мы!.. Конфетка будет, – загудел басом на радостях Шурухан.

Малявин близко не подходил, чтобы лицом разбитым не светиться. Смотрел издали. Казах ему не понравился: дерганый, суетной, а играет в хозяина, бая. Так и сказал вечером, но все вскинулись: че, мол, трезвонишь впустую, когда договор в кармане лежит?

Вкалывали полный световой день без оглядки, перекуров и затей. За двенадцать дней управились с двухэтажкой красиво и аккуратно. Уже денежки виделись и новая большая работа… Но директор наотрез отказался подписывать наряды, ахинею понес про обман, побитый шифер. Унижались, просили, уговаривали, потом грозить стали, а он этого как ждал.

– Нет у меня денег! Нет! Идите, жалуйтесь…

Вмиг все перекосилось. Середина июля, у добрых шабашников дела к завершению, а тут все сначала, снова мотаться, как перекати-поле, по жаркой и пыльной Тургайской степи.

Однажды ночь застигла вдали от поселка. Ладно, милостив Бог, попалась на обочине березовая горбылятина, ее, видимо, ветром с машины сорвало. Кто бывал в южноказахстанских степях, знает, как там быстро надвигается темнота, а затем, словно загустев, становится непроглядной. Разломали горбыль покороче, будыльев нагребли, травы сухой, и, когда вспыхнул маленький огонек, затрепетал на ветру, сразу тьма отступила и вместе с нею страх, возникший невольно. В такой ночи костерок – это спасенье, да разговоры о женщинах, богатых шабашках, деньгах, которые непременно нужно добыть.

Ринат Шайхутдинов, а попросту Шейх, жил с женой и детьми в родительской малометражке. Ему очень хотелось вырваться на волю из тесноты, обид ругани…

– Место нашел – зур якши! Чернозем – метр глубиной, лес рядом, и от города недалеко, – рассказывал Ринат с простодушным восторгом, вставляя иной раз татарские слова. – Продают малый дом, так иной сарай лучше, за тысячу рублей. Не дом, короче, продают, а место. Дал