Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

Глава 31

в которой Алёшка отказывается от двух выгодных предложений и ждёт утра

— Лиза, что ты натворила? — Мавра почти вбежала в рукодельную комнату, где сидела Елизавета с фрейлинами, и, взглянув на неё, Прасковья поёжилась. — Зачем ты приказала запереть Розума?

— Нынче вечер, везти в Москву его уж поздно. Ещё сбежит по дороге, — проговорила Елизавета неприязненно.

— Куда везти? Зачем?

— В полицейскую канцелярию. Завтра с утра отправится. Пускай господин Греков[135] с ним разбирается, а я не разбойный приказ.

— За что?

— Он отравил Данилу.

— Ты умом повредилась? — Мавра всплеснула руками.

— Арман нашёл кружку в театральном павильоне, на дне её осталась жидкость, в которой он обнаружил яд!

— Алексей Григорьевич не мог никого убить! — закричала Мавра. — Не мог, понимаешь?

Елизавета отложила пяльцы и в упор уставилась на подругу.

— Чего это ты так всполохнулась, Маврушка? Он тебе кто? Брат? Кум? Или любезник?

— Он честный и добрый! Он никого и ни при каких условиях убить не мог! — Мавра чуть не плакала.

— Это всё только твои слова. Я про этого человека ничего не знаю, чего он мог, а чего не мог. Но знаю, что он дал Даниле кружку с ядом, который тот выпил и умер.

— Это Ивашка так говорит? О́н это видел?! — взвилась Мавра.

— Не только, — отрезала Елизавета. — Это все видали, кто за кулисой был и на сцену выходить собирался. Вон, Анна с Прасковьей, например.

Мавра вонзила в Прасковью уничтожающий взгляд, и та съёжилась за своими пяльцами.

— А ещё Александр и твой Пётр.

— Я не знаю, что случилось! Кто и зачем положил в кружку яд… Но я знаю… слышишь — знаю! — что Алексей Григорьевич не мог никого убить! — Мавра присела рядом с Елизаветой, словно у неё вдруг кончились силы. — Ну сама посуди, зачем ему убивать Данилу? Зачем?

Елизавета вспыхнула на ресницах засверкали слёзы.

— Они повздорили. Подрались даже…

— Кто это видел? Откуда известно?

— Иван говорит.

— Это неправда!

— Зачем ему лгать?! — закричала Елизавета и так толкнула свой станок, что тот отлетел к дальней стене. — Розум твой похвалялся, что в постель ко мне залез! А Данила защитил меня! И он его убил!

— Лиза, он не мог никому об этом сказать! — Мавра схватила подругу за руки. — Я тогда в комнату твою вошла, он увидел меня и прибежал упрашивать, чтобы не рассказывала никому. Умолял, говорил, если узнают, станут имя твоё в грязи полоскать…

— А потом напился и сам всем разболтал! — Елизавета уткнулась лицом в сложенные ковшом руки.

— Это всё со слов Ивашки! Я не знаю, зачем он напраслину возводит… Может, от горя не в себе, а может, считает Розума соперником Данилы и отплатить хочет, да только не могло такого быть!

— Тогда откуда Иван узнал? О той ночи двое знали — ты да Розум, даже я не помнила ничего… Ты говорила кому?

— Нет, что ты! — Мавра перепугалась.

— А коли не говорила, значит, он говорил… И значит, всё остальное тоже правда…

И Елизавета бурно, захлёбываясь, зарыдала.

Мавра бросилась обнимать, утешать и вскоре увела её в спальню, а Прасковья так и сидела сжавшись за вышивальным станком. В отличие от Мавры она не верила, что Розум не убивал Данилу. Она знала это совершенно точно.

---------------

[135] Греков Степан Тимофеевич — обер-полицмейстер Москвы в описанный период.

* * *

Где-то в кустах и среди травы во тьме громко пели цикады — свистели, поскрипывали на разные голоса. Прасковья, вздрагивая от страха, обогнула последний сарай, в нём, она знала, лежали внавал уцелевшие во время пожара брёвна — когда разбирали сгоревший дворец, рачительный староста приказал сложить их отдельно — вдруг да пригодятся.

За сараем высокой, почти в человеческий рост, стеной стояла крапива, и у Прасковьи от одного её вида тут же зачесались руки и шея. Вздохнув, она натянула на плечи старую Настасьину шальку и полезла в заросли, стараясь отворачивать от жалящих побегов лицо.

Там, в царстве крапивы и лопухов, высился каменный подклет старого дворца, — всё, что уцелело при пожаре, не считая обугленных брёвен в сарае. В одном из помещений подклета, выходившего на уровень земли крошечным, забранным решеткой оконцем, сидел в заточении Алексей Розум.

Прасковья опустилась перед продухом на колени и, дрожа от страха, позвала:

— Алексей Григорьевич! Вы здесь?

Внизу послышалось шевеление, и совсем близко, возле своих колен она увидела во мраке белое пятно лица с тёмными провалами глаз.

— Я здесь, — отозвался знакомый голос. — Это вы, Прасковья Михайловна?

Вопрос прозвучал изумлённо.

Она на миг задержала дыхание, а выдохнув, перекрестилась и зачастила торопливо:

— Я знаю, что вы ни в чём не виноваты. Знаю, понимаете?

— Знаете? — Он удивился. — Вы знаете, кто отравил Данилу Андреевича?

— Нет. — Прасковья смутилась. — Но знаю, что это были не вы. Не спрашивайте откуда. Просто знаю, и всё. — Она на миг сбилась, всё же выговорить то, что собиралась, было непросто, и невольно порадовалась, что он не может видеть в темноте её лица — то наверняка напоминает цветом свёклу. — Завтра я всё расскажу Её Высочеству, и она выпустит вас. А вы… Пожалуйста, жени́тесь на мне, Алексей Григорьевич!

Ну вот и всё… Самое трудное сказано. Она судорожно вздохнула.

Сквозь прутья просунулась ладонь и погладила её руку, упиравшуюся в пыльную траву. Прасковью окатило жаром.

— Прасковья Михайловна, — его дивный голос прозвучал очень ласково и мягко, — вы славная барышня, милая, добрая… На что вам нищий муж, который к тому же мечтает о другой женщине?

Оказалось, самое трудное ещё впереди…

— Я люблю вас, — выдохнула Прасковья и зажмурилась.

— Простите меня… — Он явно смутился и руку убрал. — Я не могу на вас жениться. Я люблю… да вы и сами знаете, кого я люблю. И ни с кем кроме неё быть не смогу.

— Но вы ей не нужны! — Прасковья чувствовала, как к глазам неудержимым, словно невское наводнение, потоком подступают слёзы. — Она даже не верит в то, что вы не убивали Данилу! Мавра верит, а она нет! Она погубит вас! Алексей Григорьевич, женитесь на мне, и уедем отсюда! Когда-нибудь вы её забудете, и мы будем счастливы!

Розум отвернулся, голос прозвучал устало и грустно.

— Это очень тяжело — находиться рядом с человеком, которого любишь, и знать, что его сердце бьётся не для тебя. — Он вздохнул. — Вам только кажется, что сие вам по силам. Пройдёт время, и вы возненавидите меня за это… Даже если бы мог, я не стал бы мучить вас так… жестоко. Но я не могу. Понимаете… Елизавета Петровна