Садриддин Айни - Рабы

—Ладно. Скажите, сколько у вас земли? — спросил председатель комиссии.

—Сорок танабов.

—Опять неправда! — удивился на этот раз уже Нор-Мурад. — У него не меньше восьмидесяти танабов, а это равно двадцати гектарам.

—А кто тебя спрашивает, раб? — потерял самообладание Бобо-Мурад.

—Предупреждаю, — строго сказал председатель Бобо-Мураду, — за такие слова, как «раб», вас будут судить. Советская власть не делит людей на благородных и рабов, она знает только два класса — эксплуататоров и трудящихся.

—Довольно врать, Бобо-Мурад! Хватит той лжи и того обмана, что слышала от тебя наша деревня за твою жизнь. Теперь-то, на старости лет, не ври, — ведь курицу, прежде чем резать, и ту сажают па привязь, чтобы она не поела какой-нибудь дряни, чтоб успела очиститься, а ты вот-вот уже с жизнью распростишься, а никак от своей скверны не хочешь очиститься. Или не можешь?

—Да его ложь бесполезна. Ведь земля-то его у всех перед глазами. Ее в сундук не запрешь, не закопаешь, под халат не спрячешь. Все знают его землю, а сколько в ней гектаров, какое имеет значение? Говорил бы прямо начистоту. Мы ведь ее, когда пожелаем, всегда смерить можем. Так-то, Бобо-Мурад! — с укором сказал Сабир-бобо.

Со всех сторон послышались голоса крестьян:

—Да что там спорить, восемьдесят танабов у него вполне есть.

—Двадцать-то гектаров? За глаза!

—Вот! — сказал Нор-Мурад. — Ну, я, допустим, из рабов. А ведь Сабир-бобо не из рабов, он потомственный бухарский крестьянин. Так? А и он сказал, что двадцать гектаров у тебя есть. Не менее. Значит, рабы тут ни при чем.

—А вы у моих батраков спросите. Они на моей земле всю жизнь проработали. Должны ее лучше вас знать. Пусть они скажут, — сколько у меня земли.

Председатель ему ответил:

—Сколько бы ее ни было, сейчас вы сами сказали, что на ней работают ваши батраки, а не вы сами. Так?

—Советская власть разрешает в пору таких работ, как посев или окучка хлопка или сбор урожая, брать одного-двух работников.

—А вы разве хлопком занимаетесь?

—Я имею договор засеять под хлопок двадцать танабов. Сабир-бобо снова заговорил:

—Договор вы заключили, это верно. Семена и деньги от государства взяли. Из семян выбили масло на маслобойке. Верно? А деньги положили в сундучок — к доходам от перепродажи сапог. Для отвода глаз четыре танаба кое-как пропахали и засеяли, а когда надо было поливать посев, махнули на него рукой, и он зачах. Верно?

—Вопрос ясен, — сказал председатель. — Но все ж спросим ваших свидетелей. Кто там у вас?

—Истад и Шадим.

—Позовите их.

Оба встали перед председателем.

—Вы работники Бобо-Мурада?

—Да.

—Сколько земли у вашего хозяина?

—Да небось тридцать танабов есть, — ответил Шадим.

—А по-твоему?

—Должно быть, столько же.

—Бобо-Мурад! Вы сказали, что у вас сорок танабов, а они говорят тридцать.

—Я считал так, они считали иначе. Каждый человек считает по-своему.

—Они забыли то, чему их научил бай, — решил Самад.

—Ладно. Выйдите. Мы разберемся, — сказал председатель Бобо-Мураду.

Бобо-Мурад вышел. Истад и Шадим остались стоять. Председатель снова спросил их, и снова они ответили, что у их хозяина около тридцати танабов земли.

—Они подкуплены! — вскочил Самад.

—Нет! — спокойно возразил Сафар-Гулам. — Они обмануты. Им нужно открыть глаза. Разъяснить им заблуждение и вывести их на верный путь.

Председатель сказал:

—Земли хозяина в первую очередь должны отдать вам. А что останется, отдадим другим беднякам. Зачем послушались богача и обманываете нас?

—Нам чужого не надо. Мы еще боимся бога.

—Не понимаю такой совести! — сказал сидевший рядом с председателем Эргаш. — Два дня назад вы приходили ко мне и просили дать вам лучшие земли вашего хозяина. Вы говорили: «Они пропитаны нашим потом». А сегодня у вас вдруг заговорила совесть. Откуда она?

—Тогда нас дьявол попутал, а теперь нас бог просветил.

—Хорошо, идите. Если вы боитесь бога, пусть он вам и землю дает. А у нас есть бедняки, которые, не боясь бога, охотно возьмут эти земли.

—Я вот хоть и боюсь бога, но два танаба позади своего дома все равно возьму. Их у меня Бобо-Мурад обманом отхватил, не боясь бога, — сказал Сабир-бобо.

Истад и Шадим постояли, словно борясь с искушением что-то сказать, переглянулись и медленно вышли.

Вопрос о землях Бобо-Мурада в основном был решен, и комиссия перешла к рассмотрению следующих дел.

4

Темной ночью представители комитета бедноты — Сафар-Гулам, сапожник Самад, Мухаббат, Нор-Мурад, еще несколько недавних бедняков и несколько милиционеров подошли к воротам Бобо-Мурада.

Самад постучал.

Никто не отзывался.

Он постучал снова.

За воротами и во дворе все было тихо.

—Что там? — забеспокоился Сафар-Гулам. — Надо перелезть через стену, а не то он сбежит.

—Верно! — согласился Самад. — Я сейчас поищу где-нибудь лестницу.

—Не надо. Что нам, не приходилось, что ли, через такие стены прыгать? Ну-ка, подсадите!

Один за другим, помогая друг другу, все тихо перебрались через степу во двор.

Во дворе — ни души. Приемная комната заперта на замок. Хлев и конюшня пусты. Дверь людской открыта.

—Истада и Шадима тоже нет! — сказал Самад, заглянув в темную пустую людскую.

—Бедняги застряли между двух миров! — сказал Сафар-Гулам.

—Когда землю у Бобо-Мурада взяли, работы у них никакой не стало. А после того, как их поймали на базаре, когда они хозяйскую корову норовили продать, они совсем от нас отошли. Продались хозяину, — сказал Самад.

Осмотрев двор и никого не найдя, пошли к женскому дворику. Сафар-Гулам постучал в маленькую резную дверь. Послышались шаги и женский голос:

—Отец? Почему вы так скоро вернулись?

—Мы не отец. Мы сами его ищем! — ответил Сафар-Гулам. — Где бай?

—Не знаю, — ответила женщина.

—Вы же сейчас спрашивали: «Почему так скоро вернулись?» Откуда ж он должен вернуться? Куда он ушел? — строго спросил Сафар-Гулам.

—Два дня назад он поехал в Гиждуван. Сказал, что пробудет там недельку, — ответил голосок за дверью.

—А где твой старший сын?

—Он с отцом уехал.

—Ладно. Тогда, чтоб посторонние мужчины вас не смущали, к вам войдет Мухаббат и осмотрит комнату.

—Пусть войдет.

Войдя в комнату, Мухаббат увидела пылающий очаг.

—Зачем в такую погоду огонь горит?

—Саксаульного угля мало стало, хочу пережечь дрова на уголь.