Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров

был перестроен из старой избы — печка в нём имелась. Там самые холода и переждали.

Брат Гийом знал, к кому обратиться в Москве. Давид, хоть и отнекивался вначале, отписал всё же своим людям, которые обещали пристроить Ласло при поварне Чудова монастыря, а брата Гийома — там же в богадельню. Уже было известно, что переговоры об унии будут проходить в Кремле — где ж ещё? — а обедать переговорщики где станут? Не в Новодевичий же ехать. Вот там, в Чудовом монастыре[184], что прямо в Кремле и стоит, и предстоит Ласло изловчиться и подсыпать яду в еду или питьё митрополиту Московскому и всея Руси Дионисию. А уж брат Гийом подберёт такой яд, который ни запахом, ни вкусом себя не выдаст. Уже подобрал. И мучиться митрополит не будет. Просто уснёт как-то — не на первую, так на вторую ночь после отравления, — и не проснётся. Или на третью. Что ж — так порой бывает и со здоровыми людьми, пути Господни неисповедимы. А дальше пусть уж Давид Ростовский сам со своими приспешниками склоняет царя к принятию унии.

Ехал в Москву Антонио Поссевино. Не повезло ему — в самую лютую стужу довелось трястись в открытых санях по заснеженным просторам Московского царства. Любящий тепло итальянец приказал каждые три дневных перехода делать двухдневную остановку, чтобы отогреться, выспаться и отдохнуть. Оказывается, при большом холоде даже просто оставаться вне дома — большой, утомительный труд. А ему ведь через пару лет уже пятьдесят будет. Ах, как далеко ласковая солнечная Италия!

Он уже написал в Старицу Стефану Дреноцкому и Микеле Мориено, чтобы тоже ехали в Москву. Опухшие от малоподвижной жизни вкупе с пьянством, они восприняли приказ Поссевино с великой радостью. Андрей Щелкалов не возражал, выделив им в охрану два десятка стрельцов. Да и выпроводил из Старицы — ещё до Истомы, велев в пути с селянами об унии не говорить. Впрочем, стрельцам был дан указ следить за послами латинскими — не очень-то тут поговоришь!

Съезжались по распоряжению митрополита Дионисия в Москву лица духовного звания — высшие церковные иерархи. Возглавляющие епархии епископы, архиепископы, святой жизни священники рангом пониже. Приехал и Давид Ростовский — с большой свитой, вольготно разместившейся в московской своей усадьбе. Давид по праву особо приближённого в тот же день отправился к царю, уже второй месяц находившемуся в глубоком трауре по нечаянно убитому царевичу Ивану. Царь, увидев его, прослезился и, поцеловав руку, припал к груди, уткнувшись носом в правое плечо архиепископа:

— Давид! Больше месяца нет душе покоя! Сын ведь, сын. После меня на трон сел бы! Самый разумный, самый толковый! И возрастом уже вышел! Сын ведь!

— Сочувствую твоему горю, государь, — ответил Давид, — но, видно, на роду ему было так написано. Пути Господни неисповедимы. Кому сколько пройти по дороге к Господу — не нам судить. И не вини себя. Себя винить — предаваться унынию, а это смертный грех. Удел монарха таков — миллионы сыновей у тебя и миллионы дочерей. Подданные твои — суть дети. Чего не вернуть — того не вернуть. Думай о будущем. О подданных своих думай, государь.

— О чём говоришь, Давид? — Царь перестал плакать и поднял на архиепископа лицо.

— О том, ради чего мы все в Москве собрались. Редкая возможность перед нами открывается. В кои-то веки можем прекратить распри между христианскими народами и сплотиться для отпора агарянам.

— Сын у меня, — жалобно сказал царь, и Давид понял, что о сплочении христианских народов следует поговорить в другой раз.

— Я помолюсь за него, государь, — сказал он и перекрестил царя.

Иван Васильевич вздохнул и опустился на высокий резной стул.

— Прав ты, прав, Давид. О подданных надо думать. Все они — дети мои. И от меня зависит, что дальше будет.

Перемена в настроении государя была, как часто случалась и ранее, внезапна. Он вдруг перестал быть плаксивым, расслабленным. Перед Давидом сидел царь и государь всея Руси Иван Васильевич из рода Рюрика.

— Ступай, Давид, — сказал царь. — Скоро начнём с послом папы говорить об унии. Будь честен и прям. Не скрывай, что думаешь. Скоро решится судьба державы нашей. А теперь ступай.

Давид поклонился и вышел из царской светлицы, оставив своего государя сидеть на стуле…

По письменному ходатайству Давида Ласло под именем Ивана пристроился, как и предполагалось, в поварню Чудова монастыря. Венгр показал себя расторопным и сообразительным отроком. Первоначально его сажали чистить репу или перебирать крупы, частенько смешанные с мышиным навозом и другим сором. Или отправляли рубить дрова. После того как он показал, что справляется с работой вдвое-втрое быстрее, чем другие отроки, что служили при поварне, его поставили разделывать рыбу и мясо. Старший повар, заметив его рвение, взял Ласло на примету и позволял варить что-то простое — кашу или овсяный кисель.

Сотоварищи его по поварне, видя стремительный служебный рост недавнего пришельца, жутко ему завидовали и всё время норовили подгадить: то гнутый гвоздь в обувь кинут, то таракана в кашу — мол, зря ему верят. То передразнивали плохой его выговор. Только Ласло на все эти потуги задеть его отвечал лишь ехидной улыбочкой и молчанием, от чего недоброжелатели злились ещё больше.

К тому времени, как в Москву съехались все, кому предстояло участвовать в спорах о вере, Ласло выдали красную рубаху, кафтан с золотым шитьём и велели выносить кушанья гостям.

— Молодец, — сказал главный повар, ухмыляясь, — так дальше пойдёт — ты в царёвы слуги, а то и в дворяне выйдешь.

Когда Ласло рассказал о своих успехах брату Гийому, тот радостно потёр руки: всё пока шло так, как он и задумал. Осталось только дождаться, когда во время перерыва в спорах митрополит Дионисий придёт в Чудов монастырь обедать. Они беседовали за углом богадельни, где жил брат Гийом. Предусмотрительный коадъютор уже обследовал закуток, убедившись, что подслушать их невозможно: окон с этой стороны дома не было, а кремлёвская стена — слишком высока и слишком толста, чтобы кто-то, спрятавшись за нею, слушал, о чём шепчутся дед с внучком.

— Держи, — сказал коадъютор Ласло, протягивая ему маленький кожаный мешочек, — высыплешь ему в еду или питьё. Скончается от сердечного разрыва. В ту же ночь. Ветхий он совсем.

— Куда же мне это спрятать? — недоумённо спросил Ласло.

— Сам придумай.

Ласло решил пришить внутри рукава рубахи карман, чтобы туда и положить отраву. Рукава широкие, ничего и не видно. И под рукой всегда — кто знает, когда случай выпадет выполнить задуманное?

— Ступай, — произнёс брат Гийом. — Иди,