Владимир Рынкевич - Наука умирать

   — Знаю. Он бы сейчас стоял здесь с биноклем.

   — Да. А теперешний любит карту рассматривать.

Следующее утро началось с артиллерийского обстрела и атаки красной пехоты на широком фронте. Опять Марков спросил Тимановского, какой это день по календарю.

   — Страстная суббота? Устроим опять страсти, — сказал Марков, услышав ответ.— Пулемётные батареи на тачанках к бою!..

Страсти продолжались целый день. Бригада Маркова потеряла до 80 человек, в Офицерском полку — 7 убитых. До вечера не могли отбить атаки красных. Уже на закате Марков собрал около 150 офицеров 1-й роты и инженеров и сам повёл их в свою атаку:

   — Дистанция четыре шага! Винтовки у ноги! Ровным шагом марш!

И они пошли без выстрела вперёд, во весь рост, не сгибаясь под пулями. Падали убитые и раненые, оставшиеся смыкали строй. Красные бежали.

Наступала Святая ночь. Во всех ещё не разрушенных русских храмах звучало: «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ!..» И в Лежанке шла служба, но офицеров было немного: утомились в боях. Мушкаев заставил себя придти в церковь: хоть что-то прекрасное, не пропитанное убийством и ненавистью увидишь и услышишь. После полуночи поздравлял оказавшихся рядом знакомых и незнакомых: «Христос воскрес... Воистину воскрес!..» Был здесь и Савёлов, спросил:

   — Всё восхищаетесь Марковым? Только и разговоров о его тачанках. «Если бы не наш Марков...»

Мушкаев грустно пожал плечами. Нечего ему было сказать. Каким бы замечательным командиром ни был Марков, а он сам, поручик Мушкаев, убил брата своего во Христе Авдея. А ведь они оба христиане. И опять не стало покоя в душе и уверенного понимания происходящего. Может быть, он обязан вернуться в ту станицу, жениться на Анюте и воспитывать детей, оставшихся без отца? Но у него же есть своя жена.

«Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь...»

В день Пасхи 5 мая с утра ждали атаки красных, но не было ни выстрела. Великий праздник отмечали и красные, и белые.

В пасхальное утро Ольга Петровна принесла в палату матросу Руденко крашеные яички. Теперь он лежал один, как привилегированный боец, которому благоволит сам Автономов. И не столько лежал, сколько сидел и ходил: Руденко выздоравливал.

   — Вы хоть и большевик, но ведь русский человек, товарищ Руденко, — сказала Ольга. — Вот и разговейтесь.

   — Могу и похристосоваться, — сказал матрос, облапив её.

   — До чего ж нахальный ваш брат, матрос, — притворно возмущалась Ольга, почти не сопротивляясь поцелуям. — Видать, пора тебя выписывать.

   — Хоть сегодня бы выписался, да одно дело меня держит.

   — Какое же такое дело?

   — Ты, Олечка.

   — Убери руки. Не лапай. Кто-нибудь зайдёт — я же здесь работаю.

   — Так пойдём к тебе.

   — Нельзя мне с вашим братом. Если только по двору погулять.

Погуляли по солнышку.

   — Если только на минутку ко мне зайдём... — сказала Ольга со вздохом обречённости. Прощаясь, Руденко долго всматривался в Ольгу, затем сказал:

   — Где-то я тебя раньше видел. Никак не припомню.

Только один день командовал Офицерским полком гвардии полковник Дорошевич — в бою 4 мая был ранен. Потом временным командиром назначили полковника Хованского, и, наконец, после долгих размышлений и разговоров Марков согласился отдать полк Степанычу — полковнику Тимановскому. Рядом теперь не было единственного верного помощника. Конечно, он подчинён генералу Маркову, но это другое. Впрочем, после смерти Корнилова у них со Степанычем возникли некоторые шероховатости в отношениях — полковник же старый соратник Деникина: всю Большую войну прошёл с ним рядом.

21 мая Тимановский собрал полк в Егорлыкской, в станичной школе. Пришли и некоторые офицеры Кубанского полка. Помещение небольшое — вся бригада не смогла бы поместиться. Марков предупредил Тимановского, чтобы тот не устраивал официальную встречу, и пришёл в школу, как учитель к учащимся. Быстро вошёл с папкой бумаг, поднялся на кафедру, поздоровался и закурил трубку. Сказал:

   — Это ваш новый командир полка приучил меня трубку курить. Собрал я вас, господа, чтобы поделиться с вами собранными из всевозможных источников сведениями о России. Поход нашей армии, Корниловский поход — это самое значительное событие 1918 года в жизни России, страдающей под игом большевиков, предавших и продавших страну немцам. Наш поход — это сигнал для всех патриотов. Они теперь знают, что место сбора — Добровольческая армия. Наш поход — это начало освобождения Родины. Я пришёл к вам с бумагами. Во-первых, это газеты, зовущие к себе на службу офицеров, сулящие производство в чины, командное положение, большое содержание. Особенно усердствуют представители донских казаков. Как вам известно, на днях избрали нового донского атамана генерала Краснова. Он объявил Дон самостоятельным государством и формирует свою армию. Предложил нашему командующему включить нашу армию в состав Донской армии, то есть подчинить нас себе...

Офицеры возмущённо зашумели, некоторые посмеялись.

   — Я разделяю ваше возмущение и насмешки, но всё делается серьёзно. Недавно с Румынского фронта в Новочеркасск пришёл сильный отряд офицеров под руководством полковника Дроздовского[50], и Краснов уговаривает его вступить в свою армию. Отряд сильный — почти три тысячи бойцов, 12 орудий, бронеавтомобиль. Газета «Донской край» описывает парад этого отряда в честь донского атамана Краснова. Этот Дроздовский даже заслал к нам вербовщика. Иван Павлович Романовский приказал его немедленно арестовать и едва не расстрелял. Как офицер Великой Русской армии, патриот я не представляю для себя возможным служить в какой-нибудь Крымской или Всевеликой республике, которые мало того что своими идеями стремятся к расчленению Великой России, но даже считают допустимым вступать в соглашение и находиться под покровительством страны, фактически принявшей участие в разрушении нашей Родины. Ведь Краснов считает немцев своими союзниками. Что дадут офицерам, пошедшим на службу в какие-то Татарские и иные армии, несуществующие государства? Хотите хватать чины? Пожалуйста: обгоните меня, но я как был произведён в генерал-лейтенанты законным русским монархом, так и останусь им до тех пор, пока снова не явится законный хозяин земли Русской. И что будут делать офицеры этих армий, когда те будут расформированы? Кроме газет, я принёс ещё письма и рапорты некоторых наших офицеров. В письмах — советы и рецепты по спасению России. Добровольческая армия, господа, стоит на правильном пути и имеет свои рецепты, достойные Родины и армии, и его превосходительство командующий генерал Деникин просил меня передать вам его просьбу не осложнять и не затруднять ему его тяжёлой работы. А вот здесь лежат несколько рапортов. Их подали некоторые из чинов моей бригады. Они устали... Желают отдохнуть, просят освободить их от дальнейшего участия в борьбе. Не знаю, может быть, к сорока годам рассудок мой не понимает некоторые тонкости, но я задаю себе вопрос: одни ли они устали? Одни ли они желают отдыхать? И где, в какой стране, они найдут этот отдых? А если, паче чаяния, они бы нашли желанный отдых, то... за чьей спиной они будут отдыхать? И какими глазами эти господа будут смотреть на своих сослуживцев, в тяжёлый момент не бросивших армию? А если после отдыха они пожелают снова вступить в армию, то я предупреждаю: в свою бригаду я их не приму. Пусть убираются на все четыре стороны к чёртовой матери. Вот эти рапорта. Прошу командиров частей взять их и рассмотреть после окончания нашей беседы. Отдохнуть после такого похода, который мы проделали, конечно, следует, и командующий разрешил короткие отпуска для чинов армии. До двух недель. Желающие воспользоваться отпуском должны подать рапорты. Последовательно, насколько позволит боевая обстановка, их просьбы будут удовлетворены. Бели у кого-нибудь есть вопросы ко мне, господа, прошу задавать.

Капитан Бахманов, поддержанный всеми присутствующими, спросил о тыле армии, об огромном обозе, затрудняющем боевые действия и ничем не помогающем армии, о многих боеспособных офицерах, прячущихся в обозе.

   — Я понимаю ваше негодование, господа, — ответил Марков. — Когда в конце прошлого года генерал Алексеев создавал нашу армию, ростовские богачи дали ему... не поверите — 400 рублей! А когда пришли большевики, им пришлось раскошелиться на миллионы. Как это понять? В то время, когда льётся кровь, люди, находящиеся за спиной армии, должны чем-то платить, как-то поддерживать армию, помогать ей. Наша гуманность погубит нас. Война не терпит поблажек, тыл должен понимать это. Если не поймёт, придётся не просить, а требовать, тогда и результат войны будет другой. Поверьте мне, дайте время окрепнуть армии, немного больше территории, и я первый буду просить командующего взяться за тыл, оздоровить его.